Екатерина Великая - Вирджиния Роундинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь Екатерина освободилась достаточно, чтобы обратить внимание на организацию свадьбы сына. Изучение бароном Ассебургом характера принцессы Вильгельмины Гессен-Дармштадтской дало, казалось, обнадеживающие результаты. Пора было переходить к личному знакомству, и пятнадцатого июня 1773 года ландграфиня Гессен-Дармштадтская и ее три дочери — Амелия восемнадцати лет, Вильгельмина семнадцати лет и Луиза пятнадцати лет — прибыли в Царское село. Екатерина выслала флотилию в Любек, чтобы привезти ландграфиню с дочерьми — и их свиту из сорока человек, включая трех камер-дам, двух камер-юнкеров, восемь горничных, двух камердинеров, секретаря и разных других слуг — в Ревель.
Там путешественниц расположили во дворце Екатериненталь (построенном Никколо Мичетти при Петре I и названном в честь Екатерины I); закончен он был лишь частично, и Екатерина велела барону Черкасову обеспечить наличие всего необходимого. Во дворец послали поваров и слуг, а барону вменялось в обязанность присматривать за ними. Его делом было также приветствовать посетителей, как только корабли пришвартуются, и привезти их прямо в Екатериненталь, где и передать послание от императрицы, сообщающее, как она рада их прибытию в ее владения и что она ждет их с нетерпением при своем дворе. (Тут она воспроизвела формулировку, которую использовала Елизавета, когда они с Иоганной прибыли в Российскую империю.) Короче, барону Черкасову предстояло «предугадывать их желания и узнавать, что доставляет им удовольствие»{567}. Екатерина высказала также несколько идей о том, как она сама встретит новоприбывших. С некоторым даже ликованием она объясняла позже мадам Бьельке:
«Чтобы избежать любой неловкости при первой встрече, вперед был выслан князь Орлов — дабы пригласить ландграфиню на обед в его имение Гатчина, которое хотя и находится в стороне от главной дороги, тем не менее укорачивает путь ландграфини на несколько верст[42]. Она прибыла туда через два часа. Князь, встретив ее у ворот и ведя по лестнице, рассказал, что она най — дет нескольких дам уже здесь. Как же удивлена была ландграфиня, когда, войдя в комнату, увидела меня в обществе одной графини Брюс! Она отшатнулась и громко вскрикнула. Я подошла к ней, говоря: «Я устроила вам сюрприз, мадам, — не знаю, приятный ли, но я посчитала его необходимым, чтобы устранить неловкость при первом знакомстве». При этом мы поцеловались. Тут подошли княжны, очень удивленные и немного нервничающие. Князь Орлов сократил эту сцену: он подошел и попросил меня пройти в соседнюю комнату, пока княжны приведут себя в порядок. Нас обслуживали, а мы сидели за столом, как будто обедаем вместе всю жизнь. Встав из-за стола, я предложила ландграфине сопровождать меня в очень удобном экипаже на шесть человек, который я выбрала намеренно; она согласилась, и мы устроились: она, три ее дочери, графиня Брюс и я»{568}.
Павел сразу же выбрал Вильгельмину. Екатерина дала ему три дня на «проверку чувств», и поскольку она тоже нашла, что Вильгельмина самая интересная из сестер, на четвертый день императрица сделала ландграфине предложение, чтобы ее средняя дочь вышла замуж за великого князя. Ни мать, ни дочь не возразили, поэтому немедленно начались уроки русского языка и православной веры. Екатерина сообщила мадам Бьельке о том, что довольна всей семьей — от матери до молодой будущей невестки:
«Теперь мы ожидаем согласия ландграфа. С его женой приятно познакомиться: она имеет благородные сердце и ум; она женщина, достойная уважения, высоких качеств во всех отношениях; ее речи занимательны, и кажется, что ни ей, ни ее дочкам у нас не скучно. Старшая девочка очень приятная; младшая, похоже, очень смышленая; средняя представляет собою все, чего только можно желать: у нее приятное лицо, правильные черты, она нежная и умненькая; я очень рада, а мой сын поражен»{569}.
Несмотря на то, что Павел был доволен девушкой, которую нашла ему мать, отношения между императрицей и сыном к концу июля сильно испортились. Враждебность Павла была вызвана рядом причин — разочарованием из-за того, что достигнутое совершеннолетие не внесло изменений в его жизнь (кроме приближающейся женитьбы), потерей Голштин-Готторпа, возвращением Григория Орлова на центральные должности при дворе и сильным подозрением, что недавняя демонстрация материнской любви была вызвана некими скрытыми мотивами. Отныне у Павла возник в отношении матери комплекс отвергнутого ревнивого любовника, чувство, что его любовь презрительно отбрасывается ею, что его считают недостойным ее любви, которую она предпочитает отдавать другим молодым людям. Встречи дважды в неделю для просмотра отчетов ничего не меняли. Когда он подошел к девятнадцатилетию и своему «русскому совершеннолетию», все надежды на разделение власти с матерью ко времени, когда он станет взрослым (а он их, вероятно, питал), оказались полностью беспочвенными.
Внешне, однако, все при дворе было благополучно, и 15 августа княжна Вильгельмина перешла в православие, по-русски зачитав «Символ веры», как сделала сама Екатерина тридцать лет тому назад. Ей дали имя Наталья Алексеевна. На следующий день имела место официальная помолвка, и Наталья получила титул великой княгини и Ее императорского высочества. Екатерина выделила на ее содержание пятьдесят тысяч рублей, заметив мадам Бьельке: «У меня было только тридцать [тысяч], когда я была великой княгиней, но вынуждена признать, что никогда не считала это достаточным»{570}.
Помня и о трудностях, которые она сама пережила, будучи великой княгиней, и о своих ранних попытках вмешательства в политические дела (поведение, которому, по ее твердому убеждению, жена Павла не имела права подражать), Екатерина создала для Натальи Алексеевны ряд инструкций, которые назвала «Краткие максимы для принцессы, которая будет иметь счастье стать невесткой Ее императорского величества императрицы всея Руси и женой Его императорского высочества великого князя»{571}. Из этих «максим» (форма изложения, которой Екатерина никогда не могла противостоять) ясно, что она намерена была жестко наблюдать за молодой великой княгиней, как за ней самой следила императрица Елизавета, и ограничивать ее. Основное различие заключалось в том, что
