Безжалостное обольщение - Джейн Фэйзер

Доминик еще полчаса совещался на кухне с Сайласом, который и не думал спать, отлично понимая, что события этого вечера незамедлительно повлекут за собой перемены в их жизни. Слуга получил распоряжение закрыть дом, расплатиться за аренду и следовать за месье в Легорн как можно скорее вместе с матросами, которые помогали прислуживать в венском доме. Там они должны присоединиться к команде «Танцовщицы» и ждать дальнейших распоряжений.

Доминик отправился наверх, ему предстояла неблагодарная роль — прервать слишком короткий сон Женевьевы. Но когда он зажег свечу и увидел ее, забывшуюся глубоким сном, решимость пирата поколебалась. Женевьева была в ужасном состоянии, уже когда они вернулись домой, а долгое путешествие в карете по разбитым дорогам итальянского побережья только усугубит его. Хватит ли у Женевьевы сил более двух суток путешествовать в таких условиях?

Можно, разумеется, оставить ее здесь и велеть Сайласу привезти позже. Доминик улыбнулся, представив себе, что сказала бы Женевьева, узнай о сомнениях Доминика. Его фея до конца без колебаний разделила с ним это рискованное дело и не потерпит даже мысли о том, чтобы остаться, она будет яростно, отрицать любое предположение, будто ей не под силу ехать. Ну что ж, на стороне Женевьевы молодость и здоровье. А он постарается, насколько возможно, облегчить ее страдания, пока природа не возьмет свое и Женевьева окончательно не оправится от пережитого. Но до тех пор мадемуазель Женевьеве придется потерпеть. «Правда, нельзя быть уверенным, что терпеть она будет молча», — грустно подумал Доминик, опуская свечу на столик рядом с кроватью. Однако можно дать ей поспать еще чуть-чуть, пока он сам будет одеваться и собирать вещи. Доминик разбудит ее в самый последний момент.

Предрассветный час грозил перейти в утро, когда Доминик решил, что ждать больше нельзя. Саквояж уже привязан на крыше экипажа. Доминик тепло оделся: плотные бриджи, сапоги и сюртук; па стуле был приготовлен толстый шерстяной плащ. Женевьеве Доминик подобрал бархатный костюм для верховой езды на теплой подкладке, сапожки, плащ и муфту.

Женевьева стряхивала с плеча тяжелую руку и, казалось, не слышала, как Доминик настойчиво будит, повторяя се имя. Она пыталась спрятать голову под подушку, чтобы не мешал спать раздражающий свет лампы, но конец был неизбежен. Как только сознание вернулось к ней, неумолимо вернулись и неразлучные спутники похмелья: тошнота, барабанный бой в висках и сухость во рту. Она со стоном перекатилась на спину.

— Имей жалость, уйди и дай поспать.

— Тебе придется немедленно встать, — твердо сказал Доминик, срывая одеяло, — одеться и выпить кофе.

При одной мысли об этом Женевьева почувствовала себя так, словно кто-то вытягивает из нее кишки. Она не могла понять, почему Доминик столь безжалостно с ней обращается. Снова застонав, Женевьева повернулась спиной к свету и свернулась в клубок.

Несмотря на сочувствие к ее страданиям, которые каперу были хорошо памятны по дням юности, он не отступил. Доминик приподнял Женевьеву, и поставил на ноги, на которых она держалась весьма нетвердо и при этом все время трясла головой, отказываясь помогать ему.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я оставил тебя здесь, Женевьева?

— Оставил? — Желто-карие глаза с трудом открылись.

— Да, здесь, — резко ответил он, стягивая с нее ночную рубашку. — Я еду в Легорн. Ты со мной?

— Меня сейчас стошнит, — простонала она и задрожала от холода.

— О Боже, — пробормотал Доминик, — да тебе еще хуже, чем я думал. Сколько же шампанского ты выпила?

При слове «шампанское» Женевьева споткнулась и, налетев на комод, вцепилась в него.

Доминик подошел к двери:

— Сайлас, мне нужна одна из твоих дьявольских смесей! Женевьева заковыляла обратно к кровати и заползла под одеяло.

— L — Если я сейчас умру, — сказала она, — так лучше уж умереть здесь.

— Не умрешь. Ты будешь спать в карете, а уже к вечеру снова станешь человеком. У Сайласа есть средство против тошноты, но от головной боли оно, боюсь, не поможет.

Сайлас появился, неся поднос, на котором стоял большой стакан отвратительно пахнущей жидкости. Он поставил его рядом с кроватью, бросив понимающий взгляд на скрючившуюся Женевьеву.

— Единственное средство от похмелья — это выспаться, — прокомментировал он уже в дверях.

— В данном случае это не для нее, Сайлас. — Доминик взял в руку стакан. — Ну давай, Женевьева. Выпей. Обещаю, от этого ты почувствуешь себя лучше. А если сможешь выпить все залпом, будет не так уж и противно. — Он ободряюще улыбнулся ей.

Женевьева, которая никогда в жизни не была в столь ужасном состоянии и даже не выходила на улицу в такую холодную погоду, жалобно посмотрела на него, закрыла глаза и залпом выпила содержимое. Пока горькая жидкость прожигала ей готовый вывернуться наизнанку желудок, она, дергаясь и извиваясь, молила о смерти. Из глаз ее катились слезы, она хватала воздух ртом, словно выброшенная из воды рыба. А потом произошло чудо. Буря в животе стихла, кислотное жжение прошло, и она поняла, что ее больше не тошнит.

— Это суровое лекарство, я знаю. — Доминик ласково погладил ее но спине. — Я бы не дал его тебе, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Мы должны быть в пути еще до восхода.

Женевьева кивнула, как ей казалось, весьма энергично, и от этого боль в висках усилилась. Она решила, что впредь движения нужно делать только медленные и осторожные. Именно так, медленно и осторожно, свесила ноги, села на край кровати и, наклонившись, потянулась за чулками. В затылке громко забухало, поэтому она постаралась подтянуть ноги к рукам, а не наоборот.

Доминик не удержался от улыбки, наблюдая за тем, как Женевьева пытается обмануть свое похмелье. Губы у нее были сурово и решительно сжаты, глаза широко открыты, словно ее веки приклеились к бровям.

— Давай-ка я помогу тебе, — сказал Доминик. — Ложись в постель.

Женевьева со стоном облегчения вновь опрокинулась на спину.

Он надел ей чулки, аккуратно разгладив и тщательно завязав подвязки. Женевьева тихо вздохнула, и Доминик бросил на нее свирепый взгляд. Казалось, прошло много времени с тех пор, когда они последний раз предавались любви весело и свободно — как в начале, — и это стройное тело вновь показалось ему бесконечно желанным.

С некоторым удивлением Доминик заметил, что, пока он разглядывал Женевьеву, она снова уснула. Между тем заря уже занималась над горизонтом.

Спохватившись, Доминик быстро начал одевать Женевьеву.

Не прошло и получаса, как он укутал ее в плащ, дал в руки муфту и усадил в карету.

Следующие шестьдесят часов остались самым страшным воспоминанием в жизни Женевьевы. Они останавливались, только чтобы сменить лошадей и поесть. Большую часть первого дня она проспала на плече у Доминика. Но ночью Женевьева проснулась, и чувствовала она себя еще хуже, чем раньше, ко всем ее мучениям добавились еще и тряска в карете по разбитым дорогам. Гостиницы, в которых они останавливались, представляли собой обыкновенные постоялые дворы. Просьбу принести воды, чтобы умыться, здесь встречали с полным недоумением, еду, которую подавали, Женевьева находила совершенно несъедобным варевом.