Пьесы. Статьи - Леон Кручковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сожалению, до сих пор дело обстояло в основном иначе. В общих чертах мы говорили, правда, иногда о борьбе «нового» со «старым», но признаемся: не трактовали ли мы временами эти понятия несколько метафизически? Во всяком случае, мне кажется, что значительная часть наших творческих трудностей последних лет проистекала именно из недостаточного понимания основных конфликтов современности, которые я попытался здесь охарактеризовать. Без этого ведь трудно не поддаться либо искушениям «приукрашивания», либо обманчивому гипнозу тезиса «имманентного зла». Первую из опасностей мы можем считать в принципе преодоленной. Борьба со второй еще не закончена.
III
Я думаю, что в моих рассуждениях заключается в какой-то степени косвенный ответ на вопрос, почему в моем писательском багаже последнего десятилетия поражает отсутствие проблем и героев, наиболее характерных и важных для нашей современной жизни, для нации, строящей социализм. В эти годы не один творческий замысел загорался и погасал, как свеча, накрытая колпаком. Как драматург я относился, естественно, к числу тех писателей, которые особенно болезненно ощущали отсутствие до недавнего времени ясности ряда проблем, существенных как для нашей коллективной жизни, так и для нашего литературного общества. Виной нашей было то, что мы недостаточно решительно боролись за признание особой специфики театра, общественной функцией которого является вмешательство в жизнь, особенно в грозные ее проявления. Поэтому не случайно, что, в отличие от прозы, почти все достойные внимания произведения нашей драматургии за последние десять лет тематически связаны с далеким или близким историческим прошлым или же с современными «зарубежными» сюжетами.
Борьба народов мира с империализмом — вот где наши идейные драматурги искали острые проблемы и конфликты современности, пребывая в неправильном убеждении, что в Польше народная власть правит, а стало быть, не борется. Задумайтесь над этими словами: «правит, а не борется». Ведь в них заключена одна из очень характерных ошибок в понимании определенных сторон нашей жизни. Ради справедливости следует добавить, что такого рода ошибки были присущи не только драматургам, но для них это было больше, чем ошибка, — они из-за этого как люди творческого труда разминулись в основном с жизнью собственного народа.
Меня спрашивают иногда, не собираюсь ли я вернуться к роману. Вот именно — собираюсь! В обрисованной мною обстановке это может показаться дезертирством с ощетинившегося особыми трудностями поля драматургии. И тем не менее… Тем не менее с определенного времени я начинаю задумываться, не на широком ли пути романической прозы мне действительно следует искать возможности привести в движение выношенные мысли, пережитые события, людей, увиденных в нашей жизни в течение первых десяти лет народной Польши. Много того набралось… Скажу больше: я начинаю задумываться над этим активно, то есть создавая элементы композиции событий и биографии героев…
А теперь перед нами отпуск. А поскольку я уже несколько лет «каникулярный писатель»…
ЗАМЕЧАНИЯ О СВОБОДЕ И АВТОРИТЕТЕ КРИТИКИ{40}
В некоторых, особо шумных сферах нашей литературной жизни культивируется точка зрения, что с критикой нельзя полемизировать. Рецензент в своей газете является личностью неприкосновенной. Автор, который осмелится указать на что-либо «своему» рецензенту, допускает бестактность и даже нечто большее: нарушает свободу критики, угрожает свободе ее суждений, оскорбляет критику как общественный институт.
Всегда и всюду бывает плохо, если личность отождествляется с институтом. Именно тогда возникают претензии на неприкосновенность.
Я не знаю у нас писателя, которого не «трогала» бы критика. У меня самого от этих прикосновений остался не один шрам и не один синяк. Зато я знаю многих критиков, которые вообще не допускают мысли, что кто-то может посягнуть на них… А ведь важно не только что они делают, но и как они «это» делают…
Иногда можно услышать: за автора говорит его произведение. С того момента, когда он передал его обществу, о нем автору уже нечего сказать. Это сделают за него критики и рецензенты, — естественно, под защитой положенного им иммунитета. Те, кто так думает, считают, видимо, что глупости может писать только автор: романист, драматург, поэт.
А может, действительно не следует расправляться с глупостями рецензентов? В конце концов, живут эти глупости только лишь день, два, неделю…
Есть еще и такой довод: только посредственные писатели пререкаются со своими критиками, большие — никогда. Я слышал это недавно от одного из наших историков литературы. Видимо, он забыл о многих фактах из истории.
Мария Домбровская{41} опубликовала когда-то, еще в период двадцатилетия, большую статью об отношении писателей к критикам. Следует привести здесь некоторые мысли из этой статьи, по-прежнему, к сожалению, актуальные.
«Меткая, диктуемая любовью и разумная критика — это как бы протянутая рука надежного друга, она действует как животворный стимул ‹…› Точно так же злая, необъективная, недоброжелательная, неумная и фальшивая критика не проходит бесследно, а поскольку такая критика, к сожалению, бывает чаще всего, то о ее воздействии на авторов следовало бы говорить в первую очередь. Конечно, и здесь это воздействие не всегда только отрицательное. Геббель говорит, что писатель должен даже из камней, которыми зашвыривают его, вытесывать монументы ‹…› Но, не заходя так далеко, мы знаем, что даже удар, нанесенный в спину, конечно, если мы от него не свалимся замертво, расширяет наши познания о человеческой глупости или злобе»{42}.
Рассматривая утверждение, что якобы «чем меньше автор, тем более в нем неприязни ко всякой критике», Мария Домбровская пишет:
«…к сожалению, история литературы вообще не сохраняет очень уж подробных данных о том, какое мнение о критике имеют «малые» писатели. Эти мнения предаются забвению вместе с произведениями их ничего не значащих авторов. В то же время история литературы сохранила огромное количество высказываний «больших» писателей о критиках»{43}.
И здесь автор «Ночей и дней» вспоминает между прочим страстный гнев Флобера, вспоминает, как Диккенс «всю жизнь боролся и полемизировал со своими критиками, ссорясь с ними из-за каждой неправильно освещенной детали»{44}, вспоминает ту ярость, с которой Жеромский писал о рецензентах, особенно театральных…
Она разбивает также утверждение, будто писатели в своей неприязни к критике руководствуются «прежде всего собственным интересом, чувством лично им нанесенной обиды».
Цитируем статью Домбровской:
«Смею, однако, верить ‹…› что писатели, несмотря на возможные случаи особой личной нервной раздражительности, в состоянии еще и
