Серенгети не должен умереть - Бернгард Гржимек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В подобные образцовые лепрозории, которые, кстати говоря, уже имеются в различных частях света, больные идут охотно. В средневековье отдельные бездомные нищие даже нарочно симулировали болезнь, чтобы попасть в лепрозорий, который богато и сытно содержался на обильные пожертвования благотворительности.
Но содержать подобные образцовые учреждения безумно дорого, а больных слишком много. Поэтому сейчас стараются идти по линии разъяснения населению пользы лечения болезни на ранних стадиях и бесплатно лечить больных амбулаторным путем, тем более что необходимые для лечения лепры медикаменты стоят недорого.
Ужасно сознавать, что сейчас, в наше время, на земле есть миллионы прокаженных, которые обречены медленно и мучительно загнивать, несмотря на то что у современной медицины есть средства им помочь! Во всяком случае большинству из них. И не делается это только потому, что недостает денег, хорошей организации и, главное, человеколюбия! Как легко можно было бы покончить с этим «адом на земле», если бы вместо гонки вооружения направить свои усилия на борьбу с человеческими недугами, и в частности снабдить врачей необходимыми (весьма скромными!) средствами лечения проказы, чтобы спасти этих несчастных и отверженных…
Глава шестая
О ценах, заработках, золотых слитках и удивительных поваренных рецептах
— Мое сердце еще слишком разгоряченное, я должен подождать, пока оно немного остынет, — говорит африканский крестьянин после того, как битый час провел в лавчонке, отчаянно торгуясь.
С этими словами он забирает назад свои четыре мешка с необжаренным кофе, которые только что предлагал купить хозяину лавки и которые тот тщательно и долго взвешивал. Нет, он раздумал. Не спеша крестьянин водружает мешки с кофе на головы своих четырех жен и вместе с ними уходит, причем сам идет пустой. На нем старый пробковый шлем, нос его украшен синими солнцезащитными очками, и на фоне своих полуголых молодок, покорно бредущих следом за ним, словно груженые ослики, он выглядит, я бы сказал, даже щеголевато.
Да, нелегко такому вот черному мужичку здесь, в городке, выгодно сбыть свой урожай, да чтобы его при этом еще и не надули! Его женам сейчас придется не менее чем в двадцати лавчонках сгружать, взвешивать и снова водружать себе на голову эти мешки, пока их хозяин и повелитель решится наконец продать свой товар. Но цену ему повсюду предлагают примерно одинаковую — несколько больше двух марок за килограмм, потому что минимальная цена установлена государством и занижать ее никому не разрешается. Дело все в том, сколько товар потянет на весах, а тянет он на всех весах по-разному…
Я сижу в задней комнате лавчонки, которые носят здесь французское название «бутик» («boutique»). Лавчонка принадлежит сирийцу, у которого мы остановились на пару дней. С того места, где я сижу, мне очень удобно наблюдать за всем происходящим в лавке. Африканская клиентура подолгу торгуется с хозяином этого торгового заведения, усиленно жестикулируя и горячась. Притом одни обращаются к нему по-французски, другие на диула — широко распространенном здесь языке магометанских купцов; с третьими, говорящими только на каком-то никому не ведомом племенном наречии, торговцу приходится объясняться на пальцах. (В этой стране существует около семидесяти различных наречий, и французский язык играет здесь как бы роль эсперанто. Даже в самых отдаленных деревушках всегда можно найти кого-то, кто переведет с местного на французский.)
У каждого покупателя свой интерес: один покупает десять флаконов дурно пахнущих духов, разливает их по маленьким пузыречкам и закупоривает, с тем чтобы потом, где-то в «глубинке», на базаре, выручить за них вдвое. Другие приобретают длинные тяжелые ножи типа «мачете», необходимые для того, чтобы прорубать проход в лесной чащобе, или напоминающие пушечные ядра чугунные горшки, так называемые мармиты, в которых над открытым огнем готовится пища. Покупают здесь и красное вино, разливаемое из бочки по немытым пивным бутылкам; продается и страсбурское пиво, и набивные ситцы. А какой-то клиент вываливает на прилавок гору грязных скомканных бумажных денег — целых десять тысяч марок — и пытается уговорить владельца лавки уступить ему его грузовик.
Я тем временем пробегаю глазами целую кипу писем, которую мне переслали сюда из Франкфуртского зоопарка, куда они начали поступать буквально пачками, как только в газетах появилось сообщение о моем намерении лететь в Африку. Еще бы! Ведь прошло всего несколько лет после окончания войны! Тут нашлось немало желающих сопровождать меня в качестве экспедиционного врача, ветеринарных ассистентов; молоденькие девицы предлагали свои услуги в качестве помощниц на охоте или поварих… Но я ведь во всем этом нисколько не нуждаюсь. Все представления о подобных экспедициях черпаются из американских приключенческих фильмов или книжек о «героических путешествиях» по Африке…
Но многие мои корреспонденты хотят лишь знать, каким способом можно попасть в Африку и можно ли там устроиться; им надо только одно: выбраться, и как можно скорее, из тяжелой обстановки послевоенной Германии.
Нынешние времена в Африке напоминают золотую лихорадку на Аляске. Различные европейские фирмы ввозят сюда капитал и образуют здесь свои филиалы. Дома вырастают как грибы; земельные участки вдоль основных дорог даже в небольших городках, расположенных вдали от побережья, скоро будут стоить дороже, чем в Париже или Мюнхене. Ведь никто еще всерьез не думает о том, что скоро все африканцы станут самостоятельными и независимыми.
Я разговорился с одним поселенцем из Европы, неким господином Шмоурло. Он здесь давно.
— Да, то были времена! Я имею в виду десять лет тому назад, — вздыхал он. — Тогда здесь все еще было просто. Правительство выделяло тебе кусок девственного леса, притом, заметьте, столько, сколько захочешь. Потом достаточно было пойти к вождю ближайшего племени, угостить его водкой, сыграть с ним в кости и — сторговаться относительно рабочей силы. Обычно это обходилось так: одна бутылка водки за пятерых рабочих, которые, согласно уговору, обязаны были проработать на плантации два года. Их привязывали за руку веревкой и уводили с собой. Таким способом скоро удавалось собрать четыре или пять сотен батраков. Теперь же все эти черные — свободные граждане, и ни один деревенский староста не может принудить их работать. Мы платим теперь по две марки в день за работу на плантации плюс жилье и прокорм, и
