Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Всю ответственную часть работы мне приходилось брать на себя, так как «обучить» этому М.Н. Вейса я не мог, да и тот при всей своей добросовестности и при своём возрасте (ему тогда было 34–35 лет, а поступил к нам поздно, в 28 лет, и потому двигался медленно) не столько думал о том, чтобы когда-нибудь заменить меня, сколько о дальнейшем дипломатическом движении за границей. Это настроение Вейса чрезвычайно пагубно отражалось не столько на ходе дел в нашем отделе, сколько на самом М.Н. Вейсе, поминутно советовавшемся со мной насчёт разных потенциальных заграничных назначений. То ему предлагали ехать секретарём И.Я. Коростовца, которого после неудачного выдвижения на пост посла в Вашингтоне предполагали теперь назначить посланником в Мексику, то в консульство в Барселоне, то на Дальний Восток. Характерно для того времени, что, несмотря на искреннее желание Вейса до Февральской революции устроиться за границу, теперь у него появилась боязнь расстаться с Россией в столь неопределённое время — черта весьма типичная для эпохи Временного правительства, из-за чего наблюдалась небывалая до того картина: спрос на заграничные назначения намного превысил предложение.

Про самого себя могу сказать, что мне не раз за это время делались предложения, очень лестные с точки зрения дальнейших перспектив дипломатической службы, но я неизменно отказывался по тому же мотиву — нежелание расставаться с Россией. Самое последнее предложение, которое я получил, — пост советника нашей миссии в Китае, где предполагался в конце периода Временного правительства уход посланника князя Кудашева. На его место хотели назначить Григория Александровича Козакова, одного из умнейших наших дипломатов, а меня думали назначить его советником. Это предложение в случае всегда вероятного заместительства посланника по управлению миссией давало мне возможность занять весьма ответственное положение и получить очень интересную работу. Правда, я окончательно не выразил согласия, но и не отказался. Однако вскоре случился большевистский переворот, сделавший все эти предложения лишёнными всякого значения.

Исправная канцелярская помощь Вейса давала мне возможность быть спокойным за делопроизводство, но зато в своей юрисконсультской работе я был совершенно один, и когда мне пришлось поехать на три недели в отпуск, то, как ни короток был срок моего отсутствия, Вейс, боявшийся брать на себя ответственность, нерешительный, а по предшествующей службе к самостоятельности не привыкший, все мало-мальски существенные дела взял да и остановил, что имело очень существенные, иногда труднопоправимые последствия. Отмечаю это для того, чтобы подчеркнуть, что вся постановка дипломатической службы в нашем ведомстве заключалась в строгой дисциплине и исключительно исполнительной работе, и люди, привыкшие всегда только беспрекословно повиноваться, попадая в положение, требовавшее самостоятельности и ответственности, проявляли крайнюю нерешительность и полную растерянность.

Должен сказать, что очень ответственная для моего возраста роль юрисконсульта министерства вызывала зависть молодых людей моих лет и старше, стремившихся, вроде Вейса, в мою часть, но даже когда судьба давала им возможность проявить себя, въевшаяся привычка мешала им эту возможность использовать. Сошлюсь на пример одного товарища Вейса по службе, молодого чиновника фон Мантейфеля, который, несмотря на свою фамилию, оказался очень робким человеком. Он был на хорошем счету у начальника. Однажды ему неожиданно пришлось заменить директора департамента, и первым иностранцем, которого ему довелось принять, оказался японский посол. Мантейфель настолько смутился от того, что ему выпала честь по сложному делу беседовать со столь важным лицом, что с перепугу стал при нём перерывать всю официальную переписку, а затем, окончательно растерявшись, дал обещание разрешить вопрос в желательном для японцев духе, чего по ходу дела не следовало. Поведение Мантейфеля заставило спешно вызвать уехавшее в отпуск начальство и передоверить заместительство другому лицу.

Повторяю, это самый банальный случай. Система службы в центральных установлениях ведомства не только не подготавливала людей к настоящей дипломатической работе государственного значения, а, наоборот, развивала в них труднопреодолимые потом робость и запуганность. Надо сказать, что даже на самых высших ступенях дипломатической службы людей самостоятельного склада не было. Неудивительно, что во времена Милюкова, несмотря на его всем явную в ведомстве неправильную линию в константинопольском вопросе, не нашлось ни одного человека, который осмелился бы изложить своё мнение в такой решительной форме, чтобы на Милюкова это могло произвести должное впечатление. Те «сомнения» и «предупреждения», которые высказывались, не носили следов убеждённости и были рассчитаны на людей той же складки, как и они сами. Для такого упрямца, как Милюков, требовались более самостоятельные характеры.

В качестве общего правила скажу, что это обстоятельство было настолько общеизвестно, что не только иностранцы, когда им нужно было чего-нибудь добиться вопреки нашему ведомству, обращались всегда успешно к императорской власти непосредственно, то есть к Николаю II или его супруге, но и сам Николай II в критические минуты (во время Портсмутского мира — назначение Витте главой русской делегации, назначение Н.Н. Покровского в 1916 г. министром иностранных дел, чтобы он позднее возглавил мирную делегацию) для важных дипломатических переговоров предпочитал пользоваться посторонними ведомству лицами. Этим же объясняется, почему столь послушное Милюкову наше министерство при Терещенко умело уживаться если не с новой политикой, что было бы слишком смело сказано про заместителя Милюкова, то во всяком случае с новыми приёмами. Правда, как я укажу ниже, Терещенко оказался сам очень податлив. Ни при Милюкове, ни при Терещенко министерство не выходило за пределы субординации и должной служебной дисциплины.

Дело Общества 1886 г.

Из круга дел, которые требовали столько внимания со стороны царского правительства и которые действительно были так характерны для военного периода, а именно дела о положении неприятельских подданных, немецком землевладении, привилегированных категориях неприятельских подданных — всё то, что связывалось с войной и что можно было бы назвать «германским вопросом в России», многие очень и очень померкли в связи с Февральской революцией. В эпоху Милюкова многие учреждения просто исчезли как слишком причастные к царскому строю. Так, например, Высочайший комитет по борьбе с немецким засильем, возглавлявшийся членом Государственного совета Стишинским, был немедленно после февральского переворота закрыт. Было также закрыто действовавшее почти три года Особое совещание при министерстве юстиции по немецкому землевладению, председателем коего был товарищ министра при Щегловитове Ильяшенко. Эти учреждения стояли по своей идеологии и характеру главных действующих лиц так близко к монархии, что, независимо от полезности или вредоносности того дела, которое было им поручено, они психологически не могли уцелеть после революции.