Падение Левиафана - Джеймс С. А. Кори

– Когда вы впервые столкнулись со станцией, она была чем-то вроде автопилота, – объяснила Элви. – Она открылась перед прицепившейся к вашему кораблю протомолекулой, потому что не получала приказа не открывать. А сейчас получила. Наш катализатор способен что-то включить, Кара с Амосом могут на что-то реагировать, но Уинстон Дуарте перестроен протомолекулой. Он стал ее частью. Нам на станцию не попасть, потому что он не пускает. Вот так просто.

* * *

– У меня до сих пор голоса в голове, – пожаловался Алекс. – В смысле, настоящие голоса настоящих людей. У вас так же?

– Да, – ответила Тереза.

Камбуз «Росинанта» словно притворялся самим собой. Настоящий, осязаемый, но какой-то не такой. Как будто Джим был здесь и не здесь.

Глаза Терезы от горя и разочарования казались пустыми. Джим попробовал представить, каково ей: почти что найти отца, в каком-то смысле вернуть – и споткнуться на последнем препятствии.

– Когда Амоса ждать? – спросил Алекс.

Джим пожал плечами.

– Когда ученые с ним закончат.

– Что делать будем?

Это вопрос. Джим запихнул в рот остатки риса с бобами, прожевал и проглотил. «Росинант» был хороший корабль. Хороший дом. Миллионам людей в сотнях систем не довелось так долго прожить дома, как им на «Роси». Он не понимал, почему мысль об этом навевает такую печаль. Запихивая миску и ложку в утилизатор, он оценил, как щелкнула под рукой крышка, как плотно закрылась, едва он отнял руку. В этом было мелкое, но изящество. О нем так легко забывалось.

– Я туда, – ответил он, пальцем ткнув в сторону ведущего к каюте коридора.

Алекс кивнул.

Джим медленно продвигался по кораблю. Мысли у него были заняты. Он все думал об Эросе. О том, как выпущенная на волю протомолекула разбирала людей на части и складывала заново согласно своим нуждам и своей программе. Сколько десятилетий прошло, и вот опять. Амос, Кара, Ксан. Они умерли и подверглись перестройке, потому что дроны чужаков, следуя бог весть какой логике, пришли к выводу, что им следует преодолеть смерть. Дуарте на пару со станцией разбирает человечество, как разжижается окуклившаяся гусеница, чтобы превратиться в бабочку.

Война будет продолжаться. Строители врат-колец меняют форму – от примитивных биолюминисцирующих морских улиток к ангелам из света, потом к миллионотелому единомыслящему улью из почти безволосых приматов. Темные сущности из врат и из-за пределов вселенной почесываются, ворочаются и расправляются со вторгшейся в их реальность болезнью. Может быть, однажды кто-то победит в этой войне. Или она будет продолжаться вечно. В любом случае то, что Джим называет человечеством, не сохранится. Не станет первых поцелуев, не станет молитв. Не станет ревности, самопознания, эгоизма и любви. Их разберут и пересоберут заново, как тела на Эросе. Что-то останется, но это будут уже не они.

Наоми он нашел в каюте, в свежем спортивном костюме. От нее пахло чистой водой и мылом. Включенный экран высвечивал на ее лице морщинки – и грустные, и смешливые. Она красива, да, но она ведь всегда была красива. Молодыми они были красивы просто красотой молодости. Только в старости становится видно, какая красота долговечна.

Она прищурилась на него и рассмеялась.

– Ну что ты?

– Просто залюбовался.

– Не может быть, чтобы тебе в такое время пришла охота!

– Ты мне будешь говорить, чего не может быть? – Он придвинулся к ней и накрыл ладонями ее руки. – В этот раз нам не выбраться, да?

– Не вижу способа. Да.

Они помолчали. Джим чувствовал, как поступает к нему и омывает огромная волна покоя. Впервые с тех пор, как стал пленником на «Медине», он был совершенно свободен. Он потянулся, и это в самом деле было хорошо.

– Ты – главное в моей жизни, – сказал он. – Знать тебя, просыпаться рядом с тобой – это самое осмысленное, что я делал. И я охрененно благодарен, что у меня это было. Как подумаю, что мы запросто могли бы разминуться, даже не представляю, как бы я жил. – Джим…

Он махнул ей – попросил еще несколько секунд, чтобы договорить.

– Я знаю, некоторые мои решения тебе дорого обходились. Есть у меня привычка лезть в разные дела, едва покажется, что их надо сделать. Они лишали меня возможности оставаться с тобой, и всегда это был мой выбор. Когда я шел на «Агату Кинг». Когда включал тревогу на «Медине». Когда добирался к той «пуле» на Илосе. Возвращался на станцию Эрос выяснять, что там происходит. Каждый раз, рискуя, я уверял себя, что это нормально, потому что рискую только собой. Но я рисковал и тем, что важно для тебя, а как я благодарен, что был для тебя чем-то важным! Я это совсем не шутя говорю.

Она выключила экран и сжала его руку.

– Ты замечательный. Ты всегда был замечательным. Благоразумным не всегда, а замечательным всегда. Да, я заплатила за то, что позволила такому безрассудному упрямцу так много для меня значить. Но я бы и снова это сделала.

Он не знал, кто из них первым двинулся, только они крепко обнялись. Он просунул руку ей под локоть. Она склонила голову, прижалась щекой к его щеке. Он уперся подбородком ей в макушку – не часто ему это удавалось при ее росте. От ее первого тихого всхлипа вздрогнули оба, а потом от его всхлипа. Они тихонько плыли по каюте – по своему дому. Джиму чудилось, что другие сознания слетаются к этой минуте, как насекомые на феромоны, но он не обращал на них внимания. Не до них, когда она с ним.

Через какое-то время – минуты или часы – они выплакались и теперь вместе молчали. Наоми чуть распрямилась, подняла голову. Их губы тихонько соприкоснулись, в поцелуе был лишь легчайший намек на голод юности.

– Что ты задумал? Что бы ни было, – шепнула она, – подожди, пока я засну.

Джим кивнул, и она в темноте прижалась к нему. Он считал свои вдохи – до ста и обратно, пока ее дыхание стало глубоким, и еще до ста – дал уснуть покрепче, чтобы не разбудить, уходя. Она вздрогнула и тихонько захрапела. Он осторожно высвободился, протянул руку – стукнуть пальцем по стене – и отлетел к двери. Открыл ее как можно тише и закрыл за собой без щелчка.

Где-то на нижней палубе радостно гавкала Ондатра. Он слышал хрипловатый голос Амоса, но слов не разбирал. Корабль тихонько поскрипывал, нагреваясь и сбрасывая тепло. Где-то спал Алекс – или смотрел свои неонуарные фильмы, или мучился виной перед Китом и Жизель. Где-то грызла себя Тереза, эту мучило разочарование и подростковое смятение чувств. Бобби Драпер здесь не