Лазарит - Симона Вилар

В капелле клубились облака ладана, хор слаженно выводил «Ave, Mater Dei»,[105] в высокие арочные окна лились потоки ясного кипрского солнца. По завершении службы новобрачные повернулись к гостям, их окружили, посыпались цветистые поздравления.

Уильям не спешил предстать перед венценосной парой, скромно ожидая своей очереди и наблюдая со стороны. Вот с новобрачными раскланялся улыбающийся темноволосый красавец Вильгельм Длинный Меч, сводный брат короля, бастард Генриха II от его любовницы Розамунды Клиффор. Вот отвешивают поклоны королю и королеве английские графы, последовавшие за Ричардом в Святую землю, — молодой, полный обаяния Лестер и тучный краснолицый Девон. Вот приблизился близкий друг короля епископ Солсбери. Затем мужчины расступились, чтобы к Ричарду могла подойти Иоанна Сицилийская, шуршащая тугими шелками, а за ней — его сестра Джоанна: нарядная, улыбающаяся, ничуть не менее величавая, чем Иоанна, в лиловом наряде из переливчатого бархата. В женщинах угадывалось некоторое родственное сходство — обе изящные и грациозные, сероглазые и темноволосые, однако Уильям с затаенной гордостью отметил, что его сестра много прелестнее Иоанны из дома Плантагенетов.

В этот миг Джоанна, словно почувствовав на себе его взгляд, обернулась и сделала маршалу знак приблизиться и вместе с ними поздравить венценосных новобрачных в этот счастливый момент. Да простит его Всевышний, но эта малышка ведет себя со старшим братом, которого прежде никогда не видела и не знала, безо всякого почтения!

Рядом внезапно прозвучал голос Робера де Сабле:

— Думаю, ваша сестра права, мессир, и нам тоже следует присоединиться к поздравляющим.

Уильям де Шампер и Робер де Сабле, плечо к плечу, опустились на колени перед королем и его супругой. Миг был и в самом деле радостный, и маршал, обычно скупившийся на изъявления чувств, улыбался, произнося слова приветствия и пожелания. Будучи одним из высших лиц в ордене, он владел искусством сказать необходимое слово в нужный момент. С той же улыбкой он и отступил, мягко отстранившись от устремившейся к нему сестры, которая, похоже, была не прочь опереться на его руку. Пусть иные рыцари, вьющиеся вокруг Джоанны, осыпают ее знаками внимания. Сестре пора уяснить, что его единственной и истинной семьей являются собратья по ордену.

Несмотря на то что толстые стены капеллы хорошо защищали от зноя, при таком стечении людей духота здесь стояла невообразимая, и гости с явным облегчением выходили на воздух.

Когда король с королевой показались на ступенях Лимассольского замка, отовсюду понеслись радостные крики, в воздух взлетели десятки белых голубей. Почтить новобрачных у стен замка собрались не только воины-крестоносцы, но и жители Лимассола. Молодые девушки бросали охапки цветов под ноги венценосной четы, а облаченные в долгополые ромейские одежды киприоты и их жены приветствовали Ричарда и Беренгарию по-гречески, не обращая внимания на своего бывшего повелителя, державшегося в тени. Шум стоял оглушительный, бродячие собаки заливались лаем, и рыцарям, оказавшимся в этот миг в седле, приходилось прилагать немало усилий, чтобы сдерживать испуганных скакунов.

Лимассол оказался слишком мал, чтобы вместить многотысячную армию, поэтому воины разбили лагерь на окрестных холмах, расцветив их пестрыми стягами, вымпелами и множеством гербов. Между шатрами и палатками уже были расставлены длинные столы, ибо Ричард повелел устроить пиршество для всех крестоносцев, не скупясь на угощение.

Сам же король и знатные гости под звуки труб и рогов прошествовали по увитой цветущими розами галерее и вступили под широкие своды зала, где уже располагались «покоем» столы, ломившиеся от самых изысканных яств. Май на Кипре — благодатная пора; легкие занавеси на широких окнах зала были присобраны, а за ними виднелись роскошно цветущие сады, окружавшие королевскую резиденцию. На легком ветру колыхались перистые листья пальм, и далеко тянулись ряды стройных кипарисов.

Для прибывших с сурового севера крестоносцев все здесь казалось в диковину. Не было никакой нужды устилать для тепла каменные полы замка тростником или соломой — и благодаря этому все покои казались светлыми и необыкновенно чистыми. Пятна солнца лежали на розоватых мраморных плитах и глянцевитых колоннах, и повсюду было так светло, что никому и в голову не пришло потребовать зажечь факелы.

Здешние яства также выглядели непривычно: пироги с мясной начинкой и паштеты соседствовали с горами фруктов и зелени, хлеб был необычайно мягкий и настолько воздушный, что его нельзя было использовать, как на севере, в качестве тарелки. Для каждого гостя был поставлен особый столовый прибор, и даже, как принято у ромеев, имелись маленькие острые вилы, чтобы гости за трапезой не пачкали пальцы в жиру и могли с удобством дотянуться до облюбованного блюда. Все было так искусно приготовлено и так тонко приправлено специями, что на первых порах присутствующие прерывались лишь для того, чтобы провозгласить очередную здравицу новобрачным. Развлекавшие гостей кипрские танцоры и вовсе не походили на разнузданных французских и итальянских фигляров — они вели свои чинные хороводы под медлительное завораживающее пение.

Наступило время второй перемены блюд. Одетые в длинные желтые туники слуги внесли на широких подносах новые яства: гостям был подан суп с яйцами и лимонами, пироги с миногами, тушенные в меду каплуны, жаренная на вертелах баранина и большие пироги из слоеного теста, начиненные рубленым мясом голубей, приправленным перцем, сахаром и корицей. Местная кухня бесстрашно смешивала сладкое с острым, жирное с пряным, и даже превосходное кипрское вино слегка отдавало неведомыми травами.

Уильям де Шампер не привык к подобному изобилию. Вскоре он уже не мог проглотить ни крошки и только дивился аппетиту кое-кого из вновь прибывших крестоносцев. Правда, многие, как и он, уже насытились, а Иоанна и его сестра смаковали охлажденный шербет,[106] оживленно беседуя с Гвидо де Лузиньяном.

Что ж, златокудрый, атлетически сложенный король Иерусалимский всегда пользовался вниманием женщин. Но, прислушавшись к беседе, Уильям с удивлением обнаружил, что дамы ведут совсем даже не светскую куртуазную игру с красивым рыцарем, а серьезно и со знанием дела расспрашивают его о торговле в Леванте. Даже его легкомысленная сестрица выслушивала ответы Гвидо с глубоким вниманием.

— Торговля всегда была основой благоденствия моего королевства…

«Для начала тебе бы следовало вернуть его», — печально подумал Уильям, делая знак кравчему добавить воды в кубок, на дне которого оставалось немного сладкого кипрского вина. Он не мог позволить себе ничего лишнего, чтобы ненароком не бросить тень на палестинский Орденский дом, и уж тем более на глазах у недавно прибывших тамплиеров. И без того кое-где ходила уничижительная поговорка — «пьет, как храмовник», — и давать почву для злословия мирян он не намеревался. Все дело в зависти — многие завидуют богатствам ордена Храма, даже не догадываясь, какую кровавую и жестокую цену приходится платить его рыцарям за право зваться лучшими воинами христианского мира.