Холодный ветер, строптивая вода (СИ) - Линдт Нина

Прижавшись мимолетно ко мне лбом, Генрих едва слышно выдохнул:

- Прощай, Эллен!

Развернулся и пошел прочь. У меня на щеках остались его слезы. Или то были мои?

Я смазала одну и растерянно растирала ее на подушечке пальца, глядя ему вслед. А потом повернулась к Катюхе. Она красилась, делая забавные рожицы, а ее парень ходил и собирал разбросанные ей вещи и терпеливо вешал их в шкаф. И меня вдруг озарило: Катюха в порядке. И Миша тоже будет в порядке. И я буду в порядке. Потому что я люблю и любима. И я не знаю нашего будущего. Мне неизвестно, сколько мы с Генрихом будем терпеть друг друга. Но он же терпел столько времени. И я терпела. Так что справимся. И я не знаю, сколько живет любовь. Может месяц, может десять лет, может всю жизнь. Но я не пропаду.

Я всегда найду выход, найду силы и место для счастья.

Но если я не решусь сейчас, не рискну, то я потеряю гораздо больше, чем найду.

Я повернулась и побежала назад. Генрих успел уже выйти из зеркала, а я подбежала слишком поздно: его поверхность затвердела и не выпускала меня. Я заколотила что есть силы по стеклу, зовя его, но он не слышал. Он уходил, не оборачиваясь, вдруг потеряв свою гордую осанку, словно постарел на много лет.

- Генрих! Генрих!

В отчаянии я колотила по стеклу, понимая, что у меня больше нет выбора. Больше нет Генриха. Больше нет будущего с ним. И вот тогда все сомнения, все размышления, все теории и логические построения разбились об одну ясную, как божий день, мысль:

Я его люблю! Сильно, отчаянно, как не любила никого прежде. Я дура, идиотка, последняя тупица, что промедлила и не побежала за ним сразу…

Я сползла на колени у зеркала и рыдала, глядя вслед тому единственному, кто стоил того, чтобы вернуться в безумный мир магии.

- Прошу, прошу, пусти меня назад, - молила я зеркало. – Прошу!

Я разбила в кровь руки, колотя по неровной поверхности обсидиана. Я молила зеркало и богов, рыдала навзрыд, обещала все на свете, лишь бы мне дали еще один шанс.

Не знаю, сколько времени я провела так. Все ждала, вдруг боги ответят на мои молитвы. Но потом поняла, что все потеряно. Пути назад нет.

Я попыталась встать, чтобы выйти к Катюхе, но не смогла даже двинуться: похоже, коридор вытянул из меня все силы, и я умру здесь, вечно глядя в пустую комнату мира, который я прежде ненавидела, а теперь желала вернуться больше всего на свете.

Когда за стеклом вдруг открылась дверь и я увидела, как Генрих возвращается с Великим Жрецом, я подумала, что уже брежу. Сил хватало только на то, чтобы закричать. Они не слышали моих воплей, а вот я их слышала очень хорошо.

- Ваше величество, это опасно. Вы можете погибнуть там, - уговаривал Генриха Великий Жрец.

- Я должен убедиться, что с ней все в порядке, что она счастлива. Тогда я вернусь. Я не смогу спать спокойно, не будучи уверен, что с ней все хорошо.

- Я прошу вас подумать о стране, ваше отсутствие будет сложно скрыть.

- Впервые в жизни я не хочу думать о стране, - прервал его Генрих. – Выполняйте.

Жрец снова полоснул себе по руке и по руке короля. Стекло задрожало, растаяло, и Генрих увидел меня. Зареванную и с разбитыми руками.

Не говоря ни слова, он сгреб меня в охапку, вытащил из зеркала, целовал, целовал как безумный. И все это молча, под взглядом онемевшего Жреца. Пачкая одежду и кожу короля кровью, я целовалась с ним, крепко обняв его за шею. Не отпущу… не отпущу больше…

- Не отпущу больше никуда, слышишь? – сказал он то же самое, что думала я. – И больше никогда не уйду…

ЭПИЛОГ

Мой портрет был готов. Художник изобразил меня так, что, если повесить два портрета рядом, казалось, мы с Генрихом чуть повернуты друг к другу. Мои глаза на портрете не были грустны. Они светились от счастья. Не потому, что художник решил придать им этот блеск и свет, а потому что я больше не печалилась по другому миру. Ведь у меня был этот.

Дни и ночи мы проводили вместе с Генрихом. Днем руководили страной, которая теперь расширилась до владений халифата, а ночью сплетались телами, душами и магией на огромной супружеской кровати, которая ни дня не пустовала с момента нашего возвращения из Гефеста.

Я много чего боялась, оказавшись с королем в спальне впервые, но едва он нежно прикоснулся ко мне, как страхи прошли, ведь это тоже был Генрих, пусть и непривычно нежный и пылкий. Мы рухнули на кровать в едином порыве страсти, торопливо раздевая друг друга. Сомнениям на этом ложе места не осталось. Я открывала еще одного Генриха, уверена, что и он познавал другую Эллен.

Спустя месяц пришла неожиданная новость о том, что скончался мой отец. Она не расстроила меня. Я ничего не чувствовала по отношению к нему, не осталось ни обид, ни горечи. Только легкая благодарность за то, что я узнала Генриха благодаря ему. Но Альбион удивил: отец не смог лишить меня наследства, как ни пытался. Другие семьи отказывали ему в этом, а потому, я являлась теперь представителем своего семейства и принимала решения, участвуя в руководстве страны. Думаю, другие семьи Альбиона не решились исключать меня, потому что уже слышали, какие мы с Генрихом сильные маги. С нами сейчас искали дружбы все соседние государства.

В канун Нового года я попросила Верховного Жреца о подарке: снова войти в черное зеркало. Не для того, чтобы уйти, а чтобы оставить Кате подарок и письмо, в котором изложила всю эту историю. Я написала, что всегда буду любить ее, как сестру, как самую близкую подругу. И рассказала маленький секрет, о котором еще не говорила мужу.

Муж… так странно было, наконец, начать думать о Генрихе именно так, а не как о короле. Но он так сильно поменялся. Я с радостью наблюдала, как оживает его лицо, и сама оживала, стоило ему прикоснуться ко мне.

Мы постоянно целовались, обнимались, держались за руки. А еще вспоминали наши прежние стычки и смеялись до боли в животе, а потом жалели тех испуганных и нерешительных Генриха и Эллен. Как хорошо, что они бодались и сталкивались лбами, пытаясь проломить броню друг друга. Под этими панцирями горели жаждой любви самые пламенные и страстные сердца.

Вместе мы были сильнее любых страхов. Ну, почти любых… Сегодня мне предстояло кое в чем признаться королю, а я и сама была напугана, и еще боялась, как он это воспримет.

Но пока Генрих смотрел на мой портрет и улыбался.

- Прекрасная работа! – он похлопал художника по плечу. – Думаю, ты заслужил должность при дворе.

Маэстро Фермин и художник вышли, счастливые от того, что парню удалось устроиться на службу.

- Ты сегодня немного не так счастлива, как на портрете, - вдруг сказал король, когда они вышли. И повернулся ко мне.

- Ты меня так хорошо знаешь, - я зарылась носом в его ворот.

- Да что такое, Эллен, милая, скажи? Кто тебя обидел? Я?

Я замотала головой.

- Никто, - всхлипнула.

- Тогда что случилось? Ты чего-то хочешь? Чем-то расстроена? Или, наоборот, счастлива? Я с тобой никогда не угадываю, - король мягко целовал мое лицо короткими нежными прикосновениями губ. – Ну, скажи, милая… Хочешь, просто обниму?

Я прижалась к нему крепко, так плотно, как только могла. В вопросах Генриха светилась любовь и дикое терпение, которому я сама в душе сильно удивлялась. И хотя я училась доверять, уступать и обсуждать, мне все равно иногда было больно и страшно, но он мог одним объятьем и парой ласковых слов стереть налет прошлого и сделать так, чтобы снова настоящее заиграло яркими красками.

- Генрих… - я улыбнулась ему. – Как же я тебя люблю!

- А вот теперь твои глаза горят от счастья, проказница. Ты что-то затеяла? – король ласкал меня взглядом, так что я чувствовала эту нежность на своей коже. Как еле уловимое дыхание ветра…

- Нет. Это мы что-то затеяли… что-то новое… И мне страшно и радостно одновременно. Ты станешь отцом, Генрих.

Я сказала это и испугалась, что король не обрадуется, но впервые увидела, как может вмиг озариться радостью и счастьем его лицо, как разглаживаются морщинки на лбу, и появляются возле глаз, а сами глаза вспыхивают таким светом, такой нежностью и любовью, что мне перехватило вмиг дыхание. Хотелось бесконечно смотреть в его глаза.