Правила виноделов - Джон Ирвинг

Злюка Хайд объявил Гомеру и Эверету, что это его последняя ночь на прессе. Теперь надо неотлучно быть с Флоренс.

– Она вот-вот родит, – объяснил он.

При мистере Розе в доме сидра все было не так. Иначе дышалось в насыщенном запахами брожения воздухе. Конечно, работа спорилась, но все чувствовали напряженность от присутствия человека, чей авторитет непререкаем; и еще – совсем рядом тогда спали или пытались уснуть уставшие за день работники, и от этого казалось, что пресс работает особенно быстро.

Платье на Дебре скоро намокло, и отчетливо обозначилась схожесть фигур младшей и старшей сестры. Плечи у той и другой были покатые, а пухлые руки Дебры грозили вскоре принять размеры подушек, какие облепляли все тело Толстухи Дот. Обе вытирали пот со лба запястьями, не желая прикасаться к лицу сладкими, липкими от сидра пальцами.

В начале первого Олив принесла в дом сидра холодное пиво и горячий кофе.

– Заботливая женщина эта миссис Уортингтон, – сказал Злюка Хайд. – Не только подумала, что нам надо промочить горло, но еще принесла питье, кто какое захочет.

– И ведь потеряла сына, – заметил Эверет Тафт. – Другая вообще ни о чем не могла бы думать.

«Что бы меня ни ожидало, как бы все ни обернулось, я с намеченного пути не сойду», – думал Гомер. Наконец-то в его жизни стали происходить события. Поездка в приют, которую он замыслил, в сущности, освобождала его от Сент-Облака. У него будет ребенок (и, наверное, жена); ему придется думать о заработке.

Конечно, он захватит с собой саженцы и посадит их на том самом склоне, думал Гомер. Как будто Уилбуру Кедру нужны были от него саженцы!

Сбор яблок приближался к концу, дневной свет посерел, сбросившие листья сады почернели, хотя и стали сквозные. На самых верхушках кое-где круглились сморщенные яблоки – свидетели неумения и нерадивости сборщиков этого сезона. Землю уже схватило морозом. За саженцами придется приехать весной, подумал Гомер. Его сад будет дитя весны.

В кейп-кеннетской больнице Гомер и Кенди работали теперь только в ночную смену. Днем Рей уезжал строить торпеды, и Гомер с Кенди свободно предавались любви в доме над омаровым садком. Беременность Кенди позволяла не бояться, и они любили друг друга со всем пылом страстных любовников. Кенди не говорила Гомеру, какое наслаждение доставляет ей их любовь, но себе призналась, что с Уолли ей никогда не было так хорошо. Хотя вряд ли он был в том виноват, закрадывалось сомнение, ведь секс у них был урывками.

«Мы с Кенди скоро приедем, – писал Гомер доктору Кедру. – Она беременна, ждет моего ребенка. На этот раз никаких сирот и абортов».

– Желанный ребенок! – радовалась сестра Анджела. – У нас будет желанный ребенок!

– Хотя и незапланированный, – сказал Уилбур Кедр, глядя в окно кабинета сестры Анджелы на склон холма, который, как нарочно, торчал перед носом доктора Кедра. – И наверное, еще привезет с собой эти чертовы саженцы, – ворчал старый доктор. – Почему он так хочет этого ребенка? Зачем он ему? Как же колледж? Как же высшая медицинская школа?

– Но, Уилбур, разве он хотел когда-нибудь учиться медицине? – задала сестра Эдна риторический вопрос.

– Я знала, что он вернется, – радовалась сестра Анджела. – Здесь его дом.

– Да, здесь, – кивнул Уилбур Кедр.

И вдруг как-то непроизвольно его окостеневшая спина выпрямилась, колени слегка согнулись, руки вытянулись вперед и пальцы разжались – как будто он изготовился принять на руки тяжелую ношу. Увидев эту позу, сестра Эдна содрогнулась – ей вспомнился трупик недоношенного младенца из Порогов-на-третьей-миле, забытый Гомером на пишущей машинке. Он протягивал к ним крошечные ручки с такой же мольбой.

– Я очень не хочу уезжать, – сказал Гомер Олив, – особенно сейчас. Близится Рождество, а с ним связано столько воспоминаний. Но есть одно место, есть люди, перед которыми я в долгу. Я так давно не был в Сент-Облаке. А там ведь ничего не меняется. У них, как всегда, во всем нехватки. А сейчас в стране все идет на войну – кто думает о сиротском приюте? Да и доктор Кедр не становится моложе. Там от меня будет больше пользы, чем здесь. Урожай собран, мне фактически нечего делать. А в Сент-Облаке дел всегда хоть отбавляй.

– Ты очень хороший человек, – сказала Олив.

И Гомер, опустив от стыда голову, вспомнил слова мистера Рочестера, сказанные Джейн Эйр: «Ничего нет страшнее угрызений совести, когда ты, поддавшись соблазну, совершил непоправимую ошибку. Угрызения совести могут отравить жизнь».

Разговор этот происходил в ноябре рано утром на кухне Уортингтонов в «Океанских далях». Олив была еще без косметики, не причесалась. И в серых утренних сумерках ее серое лицо, обрамленное седыми прядями, показалось Гомеру лицом старухи. Она обматывала ниткой чайный пакетик, чтобы выжать из него последние капли, и Гомер заметил, какие у нее жилистые, натруженные руки. Она всегда много курила, и по утрам ее одолевал кашель.

– Со мной поедет Кенди, – прибавил Гомер.

– Кенди – очень хорошая девушка, – сказала Олив. – Вы будете играть с этими бедными детьми. Забавлять их. Соедините приятное с полезным.

Ниточка так натянулась, что казалось, вот-вот разрежет чайный пакетик. Голос Олив звучал официально, словно она выступала на церемонии вручения наград за героизм. Она изо всех сил сдерживала кашель. Нитка все-таки порвала пакетик, и мокрая чаинка прилипла к желтку недоеденного яйца в фарфоровой подставке, которую Гомер когда-то принял за подсвечник.

– Мне никогда не отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, – сказал Гомер.

Олив отрицательно покачала головой – спина ровная, плечи выпрямлены, подбородок гордо поднят вверх.

– Мне так жалко Уолли, – тихо прибавил Гомер; и Олив, не шелохнувшись, сглотнула застрявший в горле комок.

– Он пропал без вести, – просто сказала она.

– Точно, – кивнул Гомер и положил руку ей на плечо.

По ее лицу трудно было понять, успокаивает ли ее прикосновение Гомера или, наоборот, давит; но через секунду-другую она наклонила голову и щекой прижалась к его руке; так они стояли какое-то время, словно позировали художнику старой школы или фотографу, ожидающему чуда – появления в ноябре солнца.

Олив настояла, чтобы они поехали в Сент-Облако в белом «кадиллаке».

– Что же, – сказал им Рей, – по-моему, это правильно, что вы стараетесь держаться друг друга. – И был разочарован, что его слова были приняты без энтузиазма. – Постарайтесь доставить друг другу хоть немножко радости! – крикнул он, когда «кадиллак» отъезжал со стоянки за домом. Но он не был уверен, что они расслышали его слова.

Кто едет в Сент-Облако, чтобы доставить себе радость? «Я здесь не усыновлен, – думал Гомер. – Так что я не предаю миссис Уортингтон. Она ни разу не назвала себя моей матерью». В общем, по пути в Сент-Облако Гомер и Кенди все больше молчали.

Чем дальше на север – они удалялись вглубь штата, – тем обнаженнее становились деревья; в Скоухегене землю уже припорошил первый снег, и она напоминала небритые щеки старика. А в Бланчерде, Ист-Мокси и Мокси-Горе поля уже одел сплошной снежный покров. В Таузенд-акр-тракте дорогу им перегородило упавшее дерево; засыпанное снегом, оно очертаниями напоминало динозавра, целый час пришлось ждать, пока его не уберут. В Мус-Ривере и Мизери-Горе, да и в Томхегене, снег лег уже насовсем. Сугробы вдоль дороги, оставленные снегоочистителями, были такие высокие, что домики за ними угадывались по дымку из труб и узким стежкам между сугробами. Снег пятнали желтоватые воронки, которыми собаки метят свою территорию.

Олив, Рей и Злюка Хайд отдали им свои талоны на бензин. Они поехали на машине, чтобы иметь возможность хоть изредка вырваться из Сент-Облака, прокатиться по окрестностям. Но в Черных Порогах Гомеру пришлось надеть цепи на задние колеса, и о зимних прогулках на «кадиллаке» пришлось забыть.

Если бы они спросили мнения доктора Кедра, он отсоветовал бы ехать на машине. Сказал бы, что прогулки на «кадиллаке» не для Сент-Облака. А хочешь покататься, возьми билет до Порогов-на-третьей-миле и садись на поезд – отличная прогулка.

Из-за плохой дороги, быстро густевших сумерек и начавшегося снегопада они подъехали к Сент-Облаку, когда уже совсем стемнело. Сильные лучи фар белого «кадиллака», пробежав по склону холма, по отделению девочек, высветили две женские фигурки, которые брели под гору к станции, отвернув голову от света фар. На одной не было шарфа, на другой шляпы. Падающие снежинки искрились в лучах фар, как будто женщины пригоршнями разбрасывали вокруг себя бриллианты. Подъехав к ним, Гомер остановил машину и опустил стекло.

– Подвезти? – спросил он.

– Нам в другую сторону, – бросила на ходу одна из женщин.