Поэмы Оссиана - Джеймс Макферсон

И голос слаще был дыханья ветерка.

О сын мой! крепкая в сражениях рука!

Как туча знойная, висяща над горою,

Чело твое врагам казалося грозою,

Как молния, в боях оружьем ты сверкал.

Муж доблестный, Армар, пришел ко мне в то время;

Он дочери моей любовь к себе снискал,

И радовался я, что здесь Армина племя

Навек останется, и браком сочетал.

Но мщением пылал дух злобного Эрата;

Рукой Армаровой в бою лишася брата,

Он вслед за ним пришел и, злобою горя,

Прибегнул к хитрости: одежду рыбаря

Накинув и главу посыпав сединою,

Пред Даврою предстал вечернею порою.

"Армина дщерь, - он рек, - прекрасная из жен!

Армар прислал меня; он ловлей утомлен.

Ты видишь ли скалу, биемую волнами,

И дерево на ней с румяными плодами?

Там Давру милую он с нетерпеньем ждет.

Пойдем, мой челн тебя чрез море пренесет".

И легковерная словам его внимает,

Идет; к пустой скале он с нею приплывает;

На брег сошла она, Армара кличет там,

Но гул пещер один ответствует словам;

Бежит обратно в челн, и нет его: со смехом

Эрат уже отплыл, гордясь коварств успехом.

Тогда что силы есть несчастная зовет,

Да брат или отец на помощь к ней придет,

И громкий вопль ее до берега раздался.

В то время Ариндаль с ловитвы возвращался:

Лук вместо посоха разрывчатый в руках,

Стрелами полный тул звучит на раменах,

Пять черных с лаем псов вослед ему бежали.

Узрел его Эрат, и члены задрожали.

Напрасно скрыться мнишь от глаз его злодей

И жалостью склонить и хитростью речей;

Он узами его ко древу прикрепляет

И, в челн скочив, к сестре бег быстрый направляет.

Но вдруг бежит Армар; обманут ночи тьмой,

Он в Ариндале зрит Эрата пред собой;

Отмщеньем на врага душа его пылает,

Пустил стрелу, она в цель прямо достигает:

Злодея жребий ты, о сын мой, претерпел,

На камень пал, вздрогнул, и дух твой излечил.

Дочь! помню я тебя в печали беспредельной

Над телом братниным, над раною смертельной,

Из коей, как ручей, кровь быстрая текла.

Помчался легкий челн по волнам без весла.

Армар стремится вплавь, решившись иль погибнуть,

Иль к Давре на скалу с спасением достигнуть;

Вдруг вихрь порывистый от берега подул,

И бедственный пловец в пучине утонул.

На камени одна, окружена волнами,

Стенала дочь моя и с горькими слезами

Родителя звала ей помощь принести.

Несчастный! я ничем не мог ее спасти.

Всю ночь, всю долгу ночь, я на брегу скитался.

Свет бледныя луны сквозь тучи прорывался,

Страданья Давры слух терзали мой и взор;

Но буря выла, дождь бил с шумом в ребра гор,

И прежде чем восток денница озлатила,

Ее все силы скорбь и нужда истощила;

Помалу ослабев, замолк стенящий глас,

И жизни горестной луч медленно угас.

Она оставила несчастного Армина;

Лишился вдруг всего я: дочери и сына;

Он был защитою и крепостью моей,

Она отрадою моих преклонных дней.

С ужасной ночи той, всегда, как мрачны бури

Оберутся наверху погибельной скалы,

Как тучи частые несутся по лазури

И вихри воющи вьют шумные валы,

Сажусь я у моря и на утес взираю,

Стенаньям жалобным детей моих внимаю,

Их тени бледные летают предо мной:

Они беседуют печально меж собой.

Лишь мне несчастному они не отвечают,

И чуть послышится им голос их отца,

Безмолвны, прочь летят и взоры отвращают...

И горести моей нет меры ни конца.

Так Сельмы во стенах глас бардов раздавался.

Фингал согласьем арф и песней любовался;

В собрании вождей он сильных заседал

И повестям времен задумчиво внимал.

Там часто и меня венчали похвалами,

И первым славили меня между певцами;

Но ныне охладел и Оссианов глас,

Огонь души его с закатом дней угас.

Услышу ль бардов песнь, и дух мой оживает.

И память прежних лет опять к себе зову;

Но старость хладные мне руки простирает

И силится во гроб склонить мою главу:

Зачем, мне говорит, еще ты воспеваешь?

И снова ль жизнь свою начать располагаешь?

Могила хладная давно тебя зовет,

И ни единый бард тебя не воспоет.

Катись чредой своей, безжалостное время!

И радость коль навек рассталася со мной,

Сложи с меня скорей печальной жизни бремя

И в гробе мне пошли желаемый покой.

Уже лишился я и бодрости и силы;

Друзья-сотрудники лежат в земле сырой,

И тихим дремлют сном в объятиях могилы.

Один остался я; и голос слабый мой

Есть шорох тростника, чуть слышимый в пустыне,

Когда улягутся ряды валов седых,

Замолкнет водопад, затихнет ветр в долине,

И только древ верхи колеблются густых.

1810

А. С. Пушкин

КОЛЬНА

ПОДРАЖАНИЕ ОССИАНУ

Источник быстрый Каломоны,

Бегущий к дальным берегам,

Я зрю, твои взмущенны волны

Потоком мутным по скалам

При блеске звезд ночных сверкают

Сквозь дремлющий, пустынный лес,

Шумят и корни орошают

Сплетенных в темный кров древес.

Твой мшистый брег любила Кольна,

Когда по небу тень лилась;

Ты зрел, когда, в любви невольна,

Здесь другу Кольна отдалась.

В чертогах Сельмы царь могущих

Тоскару юному вещал:

"Гряди во мрак лесов дремучих,

Где Крона катит черный вал,

Шумящей прохлажден осиной.

Там ряд является могил;

Там с верной, храброю дружиной

Полки врагов я расточил,

И много, много сильных пало;

Их гробы черный вран стрежет.

Гряди - и там, где их не стало,

Воздвигни памятник побед!"

Он рек, и в путь безвестной, дальней

Пустился с бардами Тоскар,

Идет во мгле ночи печальной,

В вечерний хлад, в полдневный жар.

Денница красная выводит

Златое утро в небеса,

И вот уже Тоскар подходит

К местам, где в темные леса

Бежит седой источник Кроны

И кроется в долины сонны.

Воспели барды гимн святой;

Тоскар обломок гор кремнистых

Усильно мощною рукой

Влечет из бездны волн сребристых,

И с шумом на высокой брег

В густой и дикой злак поверг;

На нем повесил черны латы,

Покрытый кровью предков меч,

И круглый щит, и шлем пернатый

И обратил он к камню речь:

"Вещай, сын шумного потока,

О храбрых поздним временам!

Да в страшный час, как ночь глубока

В туманах ляжет по лесам,

Пришлец, дорогой утомленный,

Возлегши под надежный кров,

Воспомнит веки отдаленны

В мечтаньи сладком легких снов!

С рассветом алыя денницы,

Лучами солнца пробужден,

Он узрит мрачные гробницы...

И, грозным видом поражен,

Вопросит сын иноплеменный:

"Кто памятник воздвиг надменный?"

И старец, летами согбен,

Речет: "Тоскар наш незабвенный,

Герой умчавшихся времен!""

Небес сокрылся вечный житель,

Заря потухла в небесах;

Луна в воздушную обитель

Спешит на темных облаках;

Уж ночь на холме - берег Кроны

С окрестной рощею заснул:

Владыко сильный Каломоны,

Иноплеменных друг, Карул

Призвал морвенского героя

В жилище Кольны молодой

Вкусить приятности покоя

И пить из чаши круговой.

. . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . .

Близь пепелища все воссели;

Веселья барды песнь воспели;

И в пене кубок золотой

Кругом несется чередой.

Печален лишь пришелец Лоры,

Главу ко груди преклонил;

Задумчиво он страстны взоры

На нежну Кольну устремил

И тяжко грудь его вздыхает,

В очах веселья блеск потух,

То огнь по членам пробегает,

То негою томится дух;

Тоскует, втайне ощущая

Волненье сильное в крови,

На юны прелести взирая,

Он полну чашу пьет любви.

Но вот уж дуб престал дымиться,

И тень мрачнее становится,

Чернеет тусклый небосклон.

И царствует в чертогах сон.

. . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . .

Редеет ночь - заря багряна

Лучами солнца возжена;

Пред ней златится твердь румяна:

Тоскар покинул ложе сна;

Быстротекущей Каломоны

Идет по влажным берегам,

Спешит узреть долины Кроны

И внемлет плещущим волнам.

И вдруг из сени темной рощи,

Как в час весенней полунощи

Из облак месяц золотой,

Выходит ратник молодой.

Меч острый на бедре сияет,

Копье десницу воружает;

Надвинут на чело шелом,

И гибкий стан покрыт щитом;

Зарею латы серебрятся

Сквозь утренний в долине пар.

"О юный ратник! - рек Тоскар,

С каким врагом тебе сражаться?

Ужель и в сей стране война

Багрит ручьев струисты волны?

Но все спокойно - тишина

Окрест жилища нежной Кольны".

"Спокойны дебри Каломоны,

Цветет отчизны край златой;

Но Кельна там не обитает,

И ныне по стезе глухой

Пустыню с милым протекает,

Пленившим сердце красотой".