Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

«В 4 часа 30 минут утра все вызванные члены Политбюро были в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И.В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал: [вырезанный цензурой фрагмент, восстановленный только в 10-м издании]

 –  Не провокация ли это немецких генералов?

 –  Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация…  – ответил С.К. Тимошенко.

 –  Если нужно организовать провокацию,  – сказал И.В. Сталин,  – то немецкие генералы бомбят и свои города…  – И, подумав немного, продолжал: – Гитлер наверняка не знает об этом. [Конец вырезанного цензурой фрагмента].

 –  Надо срочно позвонить в германское посольство,  – обратился он к В.М. Молотову»[361].

Мы имеем множество описаний этой сцены, данных Микояном, Молотовым и Хрущевым. Все они почти во всем подтверждают рассказ Жукова. Сталин находился в шоковом состоянии. Микоян вспоминает: «Он выглядел очень подавленным, потрясенным. „Обманул-таки, подлец, Риббентроп'', – несколько раз повторил Сталин…» Жуков коротко скажет: «Подавленным я его видел только один раз. Это было на рассвете 22 июня 1941 года»[362].

В этот момент в кабинет вошел генерал Ватутин, заместитель Жукова, и доложил, что после мощной артподготовки германские войска атаковали позиции войск Северо-Западного и Западного фронтов. В вырезанном цензурой фрагменте Жуков написал:

«Мы тут же просили И.В. Сталина дать войскам приказ немедля организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику.

 –  Подождем возвращения Молотова,  – ответил он».

Жуков реагировал без удивления, поскольку Красная армия с 1920-х годов готовилась отвечать на вражеское вторжение немедленным контрнаступлением. Сталин, хотя и потрясен, не собирается отходить от линии, которой упрямо держался с августа 1939 года. Прежде чем принять меры, отменить которые будет невозможно, он желает получить подтверждение из посольства рейха, то есть от политического органа, что это война, а не «провокация».

В германском посольстве сообщили, что Шуленбург просит Молотова немедленно принять его. На часах 5 утра, если верить Жукову. Встреча была недолгой. Через полчаса Молотов вернулся в кабинет Сталина и просто сказал:

 –  Германское правительство объявило нам войну.

«И.В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза»[363].

Мы никогда не узнаем, что в те минуты творилось в мозгу диктатора. Но ему было о чем подумать. Значит, он полностью ошибся в своей оценке германских намерений. «Он считал свое политическое чутье непревзойденным»,  – написала его дочь Светлана[364]. Значит, все адресованные ему предупреждения были правдой. Все его усилия, направленные на достижение соглашения, на умиротворение Гитлера, были напрасны. Как и в Польше, Германия сосредоточила свою армию и нанесла удар без предшествующего дипломатического кризиса, без переговоров, как он предполагал. Но огромный и могущественный Советский Союз – это не Польша. Гитлер не может надеяться его уничтожить и оккупировать. На что же он рассчитывает? Может быть, хочет получить территориальный залог для будущих переговоров? Каким бы удивительным это ни показалось, Сталин все еще не верил, что началась настоящая война, а принимал происходящее за акцию устрашения. В этом смысле следует истолковывать загадочные слова, сказанные накануне Молотовым Димитрову, руководителю Коминтерна: «Ситуация неясная. Ведется большая игра»[365].

«Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение.

 –  Не задержать, а уничтожить,  – уточнил С.К. Тимошенко.

 –  Давайте директиву,  – сказал И.В. Сталин»[366].

В оригинальном тексте «Воспоминаний» Жуков написал, что Сталин добавил: «„Но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу“. Трудно было понять И.В. Сталина. Видимо, он все еще надеялся как-то избежать войны».

Текст директивы № 2 (директивой № 1 была отправленная в войска накануне) с исправлениями, внесенными в него Сталиным, переданный в 07:15 в округа, ограничивал рамки отпора, который следовало дать агрессору: «1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения границу не переходить. […] 3. […] Разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать. Тимошенко, Маленков, Жуков».

Сталин оставался верен своей линии, какой бы самоубийственной она ни была. Поскольку он не знал, чего именно хочет Гитлер, то и приказал ограничить ответные действия сухопутных сил линией государственной границы, запретив им вторжение на вражескую территорию, а авиации было позволено атаковать только второстепенные города противника. Тимошенко и Жуков тоже последовательны: план МП-41 начал реализовываться в своей военно-воздушной составляющей.

Жуков покинул Кремль примерно в 07:30. Первое, что сделал Сталин,  – вызвал Пономаренко, первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии, и голосом полным злости сообщил тому, что генерал Павлов не понимает ситуации на фронте, а потому Пономаренко следует немедленно выехать на КП Западного фронта. Это была типичная сталинская практика: послать политика следить за военным, чтобы первый предотвратил превышение власти и измену со стороны второго. В данной ситуации превышением власти было бы «поддаться на провокации немецких генералов». Миссию Пономаренко нельзя интерпретировать никак иначе, потому что Сталин не имел никакой информации о военном положении на Западном фронте и ему не в чем было упрекнуть Павлова, кроме как в этой виртуальной… агрессивности.

Около 8 часов Жуков попытался собрать информацию о положении на границах. В своих «Воспоминаниях» он признаётся, что сделать это было невозможно: проволочная связь была нарушена. Проведенное позднее расследование установит, что штабы, от фронтового до батальонного, не могли пользоваться рациями, потому что не получили частот и шифров, разработанных на случай войны. В не порезанной цензурой версии своих мемуаров Жуков признаётся, что он, начальник Генерального штаба, не имел никакого представления о силах противника и направлениях их главных ударов. «В штабы округов из различных источников начали поступать самые противоречивые сведения, зачастую провокационного и панического характера»[367]. Похоже, Жуков присоединился, по крайней мере частично, к скрытому смыслу директивы № 1: провокации, возможно, еще не означают начало войны.