КОЛЕН Ф. По вашему желанию. Возмездие - Фабрис Колен

— Все молчишь?

Тириус не ответил. Он растер затекшие запястья и рывком распрямился. Двое других рядом с ним казались детьми. Первый сплюнул на пыльный пол.

— Ну и громила. Сразу видно, дикарь.

Узник молчал. Он хорошо помнил, как его учили: «Что бы ни случилось, молчи. Тебя будут провоцировать, оскорблять, даже пытаться делать тебе больно — будь готов ко всему. Они хотят заставить тебя умолять о пощаде, но ты должен быть тверд как камень».

— Идем, — вздохнул второй тюремщик, прикрепляя к наручникам на запястьях узника другую цепь. — Пора.

Тириус Бархан, не оборачиваясь, вышел из своей камеры. Три дня и три ночи он провел в этой зловонной каморке, на пропитанной мочой соломе, которую не навещали даже крысы. Три дня и три ночи, но сам он об этом не знал: потерял счет времени. Неверной походкой он вышел в коридор. Первый тюремщик — тот, что его не любил — шел за ним по пятам с хлыстом наготове. Другой тащил его вперед; казалось, ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

Трое мужчин вступили в темный лабиринт коридоров с покрытыми плесенью стенами. Высоко укрепленные факелы отбрасывали на идущих похожие на привидения тени. Время от времени замыкавший шествие стражник щелкал хлыстом. Его злобный монолог в этом подземелье был похож на надгробную речь.

— Сукин сын со своими дикарскими лапами. Отсечение головы — я считаю, это еще слишком мягко. Думал, тебе можно спать с белой женщиной? И с какой женщиной — с императрицей! Грязный дикарь, паршивый ублюдок. Ты и вправду думал, что тебе это сойдет с рук? Как бы не так! Думал, достаточно пробраться к ней в постель? Но за кого, Святое Сердце, вы, туземцы, нас принимаете? Подумай-ка — тебе отрубят голову. Подумай — никогда больше ты не сможешь коснуться женщины. Твоя жизнь закончится — раз! — одним махом. И можешь еще считать, что тебе повезло. Я бы на их месте приговорил тебя к пыткам. Эй, Армхен, почему его не приговорили к пыткам?

Армхен вместо ответа пожал плечами. Он тоже старался ни о чем не думать. До него дошли кое-какие слухи из высших кругов власти — слухи, которые совершенно не были предназначены для его ушей. И он знал, что Тириус Бархан не виновен.

Но знал он и то, что Тириусу предстоит умереть.

— Так или иначе, — продолжал первый тюремщик, щелкая хлыстом по стенам, — одним станет меньше. Проклятое отродье! Тьфу!

Тириус Бархан почувствовал, как у него по спине сползает плевок. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки; длинные, распущенные черные волосы стекали ему на спину между лопаток. За долгие годы жизни в городе он нисколько не растерял мощь своих мускулов. Он поступил на службу к Полонию, брату Императора, в шестнадцать лет. Десять лет промелькнули как сон.

— Шевелись, собака!

Кнут щелкнул по ступеньке лестницы совсем рядом с его ступнями. Тириус мог бы развернуться, вырвать хлыст из рук стражника, а потом разбить себе голову о стену. Но к чему?

Ишвен сглотнул. Через несколько минут он будет на свободе. Его высочество пообещал ему.

«Это просто инсценировка, друг мой. Мы разыграем твою казнь, и я лично разработаю план твоего спасения. Ничего не предпринимай. Не делай ничего, что могло бы вызвать у них подозрения. Мы появимся в самый последний момент. Тебе останется лишь следовать нашим указаниям».

Вскоре они оказались на самом верху лестницы. Перед ними лежал нескончаемый коридор, по обе стороны которого были камеры, а в конце — ослепительный свет. Ишвен хотел было остановиться, но тюремщик ткнул его в спину.

— Что, боишься? Тебе есть чего бояться. Шевелись, собака.

Тириус повиновался. По мере того как свет становился ближе, а нетерпеливые крики толпы — громче, он все яснее и яснее видел лицо своего учителя. Все было решено в мгновение ока! На какой-то миг в его сердце закралось сомнение, а по спине пробежал холодок. А если Полоний не сдержит слова? Ведь ничто не заставляет его это делать — ничто, кроме дружбы, которой он связан со своим слугой. Это и много, и очень мало. Двадцать лет Тириус провел в Дат-Лахане, но так и не смог полностью избавиться от инстинктивного недоверия к азенатам. Для всех равнинных племен они были захватчиками и навсегда останутся ими. Однако он должен был верить своему учителю. У него просто не было выбора.

Они подошли к концу коридора.

Армхен вытащил ключ из своей связки и открыл ворота. Выход. Арена. От яркого света Тириус сощурился. Стражник обернулся и виновато улыбнулся ему.

— Молись, — посоветовал он.

Его подтолкнули сзади.

Он моргнул, немного потоптался на месте. Толпа ответила оглушительным взрывом негодования. Жажда крови. Посреди площади был выстроен простой деревянный помост, в центре которого возвышалась плаха. Слегка оглушенный, Тириус двинулся к ней под градом летевших в него предметов. Ему в спину и в голову попало несколько десятков гнилых плодов, а также несколько трупов мелких животных, которые, падая на землю, лопались, будто были наполнены водой. Толпа скандировала его имя. Требовала его смерти. Позади него тюремщик, дышавший винным перегаром, продолжал бессмысленно щелкать кнутом.

Ишвен по ступенькам взошел на помост и огляделся. Толпа вокруг него на разные голоса обвиняла его во всех смертных грехах.

«Умри! Презренный сукин сын». Под слепящими лучами солнца толпа казалась одним многоликим чудищем. Чудищем с тысячей лиц и одним голосом. «Пришла тебе пора сдохнуть, дикарь». Искаженные яростью лица, выкрикивающие приговор:

— Смерть! Смерть!

Тириус Бархан закрыл глаза.

Это люди, которых он научился любить. Этот народ не был его народом, но он долгое время считал себя его сыном. Эти мужчины, женщины и дети, которые теперь содрогались от негодования, все эти люди, которые не знают его, но так жаждут его смерти. Бессмыслица. «Дело не в тебе, — пытался убедить себя ишвен. — Не в тебе».

Он снова открыл глаза. Вокруг него тянулись к небу башенки города, белые крыши отражали лучи солнца. Площадь Бойни. Как же она называлась на самом деле? Прямо перед ним высилась башня здания тюрьмы. Казалось, крепость высечена из одной каменной глыбы. Тириус стал думать, откуда придет спасение.

Нетерпение толпы нарастало. Раскаленный воздух оглашали яростные возгласы, кто-то то и дело кидал в сторону помоста еще что-нибудь: дохлых цыплят, из которых вываливались внутренности, перезревшие фрукты, липкую требуху. Вдруг по толпе прокатился гул. Из угла к центру площади двигался странный человек, и люди тянули руки из-за специально установленных загородок, чтобы прикоснуться к нему. Человек медленно продвигался к помосту, наслаждаясь своим триумфом. Он был обнажен до пояса. Лицо его скрывал черный как смоль капюшон с прорезями для глаз.