Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Но о моем отъезде никто и слышать не хотел.

Выручил меня, понявший всю создавшуюся вокруг меня ситуацию и относившийся ко мне по-отечески, директор комбината. Раньше он и слышать не хотел о моем отъезде, а сейчас, поняв все, задумался:

— Откровенно говоря, мне очень жаль терять такого работника. Но я постараюсь вам помочь.

Но в последнюю минуту все вдруг спохватились, директор предприятия отказался дать расчет, партсекретарь снять с комсомольского учета, а начальник погранохраны выдать пропуск. Все трое приходили и настойчиво просили меня не уезжать. Мне самой так же очень жаль было покидать производство, где я работала с огромным удовольствием, и свои хоромы.

— Теперь вот что, — посоветовал мне директор комбината. — Переезжайте к нам на пристань, моя жена будет очень рада, а разговаривать с ними буду я. И спустя несколько дней сообщил:

— У меня для вас есть хороший выход. На днях сюда прибудет «Тобольск», я откомандирую вас с исследовательской партией в Магадан. Пароход «Тобольск» на обратном пути из Колымы в Тетюхэ не останавливается, и вы, может быть, сумеете на нем вернуться прямо во Владивосток.

Вот такой круг надо было сделать. А мне было все равно.

Наконец пришел долгожданный «Тобольск». Это был тот последний рейс, после которого навигация прекращалась надолго. Митя быстро погрузил мои чемоданы на вагонетку, толкнул ее с горы вниз и, пролетев 30 километров, приблизительно через час доставил их на пристань.

Пароход стоял далеко на рейде, надвигавшаяся буря не давала ему возможности подойти поближе к берегу, и для безопасности капитан торопился скорее выйти в открытое море.

Охотское море — самое неспокойное из всех морей. На нем постоянно блуждают воздушные вихри, и воздух бурлит, как в котле. Над Охотским морем сталкиваются теплое воздушное течение и холодное полярное, образуя тяжелые туманы, которые поднимаются на огромную высоту. Так мне объяснил капитан парохода. Охотское море не изменило своей славе — оно клубилось тяжелым туманом и грозило штормом. Мне, для того чтобы оформить мой отъезд, пришлось не просто договариваться, а вынести целую битву.

Начальник порта заявил:

— Скорее получайте документы. Если пароход уйдет раньше, вам придется догонять его на катере.

Но после вмешательства директора комбината я получила документы и в последнюю минуту на катере быстро догнала уже набиравший скорость пароход. Сверху спустили сетку, и я вздохнула с облегчением, оказавшись на палубе огромного «Тобольска».

«Золотая» Колыма

В 1935 году прошло только четыре года со дня организации «Дальстроя» в бассейне таежной реки Колыма. Основное производство «Дальстроя» — добыча золота. За четыре года своего существования «Дальстрой» сделался одним из наиболее мощных трестов нашей золотодобывающей промышленности.

Буря усилилась. Пароход трепало, как щепку. Большинство вольнонаемных пассажиров, ехавших зарабатывать «длинные рубли» на Колыму, лежали пластом.

«А что же делается там внизу, в трюмах?» — думала я.

На этом пароходе перевозили также тех, кого на долгие, долгие годы отправляли в ссылку, а может быть навсегда, как это было позже, уже в 1937 году с моим очень близким знакомым, бывшим следователем уголовного розыска, мужем моей приятельницы Сонечки Смоткиной Федей Сторобиным, который там же и скончался.

Мы причалили в порт Нагаево в бухте Нагаево в Охотском море. На берегу злой, жестокий ветер, налетая ураганными порывами, рвал и трепал все, что преграждало ему путь. Буря бушевала уже несколько дней, и все устали, и не было, кажется, здесь никого, кто не жаловался бы на головную боль. На зубах скрипел песок, и шумело в ушах. Редкие прохожие пролетали мимо друг друга, не останавливаясь и не здороваясь. Удержать что-либо в руках в эту зверскую погоду было почти невозможно. Пароход стоял здесь довольно долго.

Капитан с трудом выпускал нас на берег, но мы и сами торопились побыстрее вернуться обратно на пароход. На нашем «Тобольске» собралась большая шумная компания. «Харбинка Наташенька», так ее все называли, так как она вернулась из китайской эмиграции еще до того, как было продано в марте 1935 года КВЖД правительству Маньчжоу-го. У нее был замечательный голос, и здесь на Колыме она давала концерты. Два инженера возвращались на большую землю, как они говорили, в длительный отпуск. Две влюбленные пары, одна из которых — мой сосед из Тетюхе Иван Алексеевич Алексеев (тогда еще не мой однофамилец) со своей возлюбленной Марией. Он занимал вторую половину нашего двухсемейного коттеджа, и в своей половине этого коттеджа ночью храпел так, что, если у меня было открыто окно, я не могла уснуть. Из Владивостока до Москвы пришлось ехать с ними в одном спальном вагоне, где все пассажиры взбунтовались, и его куда-то переселили.

Еще с нами плыл славный веселый молодой человек Юрий, сын или племянник Сергея Лазо, да, да, того самого Лазо, главкома Красных войск, установившего советскую власть на Дальнем Востоке и в Приморье. Того самого, которого японские интервенты и белогвардейцы вызвали на совещание в штаб японских войск, арестовали, пытали, замучили и живого сожгли в паровозной топке в 1920 году. Юра всю дорогу развлекал нас всех, играл на гитаре и перепел нам все песенки Вертинского не хуже самого Саши Вертинского.

А когда провожали меня шумной толпой из Владивостока, он, стоя на перроне, пел песню Вертинского: «Часы считать, часами мерить. Я научусь в разлуке жить. Я буду жить, я буду верить, я буду помнить и любить». Это был год, когда Вертинским увлекались все, как тогда говорили, «взахлеб».

И когда поезд тронулся проводник, грустно сказал: «Так это вы одна едете, а я думал, что вся эта веселая компания с нами поедет».

Евгений Львович

Курорт в Крыму

Вернувшись с Дальнего Востока, я готова была уже через пару месяцев защищать дипломный проект. Но вдруг поняла, что я жду ребенка, а первые месяцы беременности я переносила так тяжело, что мне потребовался не только отпуск, а даже санаторное лечение, и скорым поездом «Москва — Севастополь» я выехала в Крым.

Рано утром сошла в Севастополе с поезда, иду к автобусу, дальше в Симеиз — приморский климатический курорт недалеко от Ялты на южном берегу Крыма, а в какой санаторий идти, еще не знаю. Тащу чемодан к автобусу, к нему привязаны ремнями валенки, крымские ребята бегут за мной, тычут пальцем в валенки и спрашивают:

— Тетенька, что это?

В Крыму никто в валенках не ходит, но из Москвы я выехала в трескучий мороз.