Облачный атлас - Дэвид Митчелл

Сестра Нокс извергала электрические искры:

— Не сметь отводить взгляд, пока вас стыдят!

Хор умер, за исключением одного-двух отставших.

У меня ныли костяшки пальцев. Гнев и боль обострили мою сообразительность, словно какая-нибудь палка для битья.

— Сомневаюсь, что любезный мистер Уизерс сказал вам об этом, но обнаружилось, что мой брат Денхольм умер. Да-да, умер. Позвоните ему сами, если мне не верите. Собственно, я умоляю вас ему позвонить. Моя невестка не вполне здорова, и ей требуется помощь в организации похорон.

— Откуда вы могли узнать, что ваш брат умер, прежде чем проникли в мой кабинет?

Коварный двойной нельсон. Она теребила свой крестик, и это меня вдохновило.

— От святого Петра.

Очень Неодобрительный Взгляд.

— Что такое?

— В сновидении он сказал мне, что Денхольм недавно перешел в Мир Иной. «Позвони, — говорит, — своей невестке. Ей нужна твоя помощь». Я сказал ему, что пользование телефоном противоречит правилам, установленным в «Доме Авроры», но он заверил, что сестра Нокс, будучи богобоязненной католичкой, не станет высмеивать такое объяснение.

Эта галиматья заставила Богиню Мщения буквально оторопеть. («Познай своего Врага» побивает «Познай себя».) Нокс перебирала варианты: был ли я опасным уклонистом; безвредным маньяком; реалистом-политиканом; визионером святого Петра?

— Правила «Дома Авроры» установлены для всеобщего блага.

Пора закрепиться на захваченных позициях.

— О, это совершенно неоспоримо.

— Я поговорю с Господом. А тем временем, — она обратилась ко всему залу, — мистер Кавендиш будет на испытательном сроке. Этот эпизод не исчерпан и не забыт.

После своей скромной победы я стал раскладывать в гостиной пасьянс (да, именно раскладывать пасьянс, а не каким-нибудь еще образом проявлять добродетель терпения, к которой никогда не был склонен), впервые после злосчастного медового месяца, который мы с мадам X. провели в Тинтагеле.[186] (Безрадостное место: муниципальные дома-развалюхи и лавки с восточными благовониями). Впервые в жизни мне стал очевиден исходный недостаток пасьянса: результат его определяется не в ходе игры, но в тот момент, когда тасуются карты, то есть даже до того, как игра начинается. Так насколько же это лишено смысла?

Единственный смысл состоит в том, что пасьянс позволяет твоему разуму блуждать где угодно. Нигде, однако же, не было радужных перспектив. Денхольм какое-то время назад умер, а я по-прежнему находился в «Доме Авроры». Я представил себе новый сценарий самого худшего оборота дел, согласно которому Денхольм отдает не имеющее срока давности распоряжение оплачивать с одного из своих хитроумных счетов мое пребывание в «Доме Авроры», из доброты ли, из злости — неважно. Денхольм умирает. Мой побег от Хоггинсов был засекречен, так что никто не знает, где я. Распоряжение остается в силе и переживает того, кто его отдал. Миссис Лэтем говорит полицейским, что в последний раз видела меня, когда я направлялся к какому-то ростовщику. Детектив Тугодум предполагает, что мой заимодавец лишает меня последнего прибежища и я скрываюсь в Европе. Так что, полтора месяца спустя никто меня не разыскивает, даже Хоггинсы. К моему столу подошли Эрни и Вероника.

— Я пользовался этим телефоном, чтобы узнать результаты крикетных матчей. — Эрни был в дурном настроении. — Теперь по ночам его будут запирать.

— Черную десятку на красного валета, — посоветовала Вероника. — Не расстраивайся, Эрни.

Эрни не обратил внимания на ее слова.

— Теперь Нокс будет думать, как бы вас линчевать.

— Что она может сделать? Отобрать у меня измельченную пшеницу?

— Опять подмешает вам чего-нибудь в еду! Как в прошлый раз.

— О чем это вы толкуете?

— Помните, как вы разозлили ее в последний раз?

— Когда?

— В то утро, когда с вами так своевременно случился удар, вот когда.

— Вы хотите сказать, что моему удару кто-то… способствовал?

Его лицо приобрело крайне неприятное выражение — он как бы говорил мне: «Да проснись же!»

— Что за чушь! У меня отец умер от удара, да и брат, вероятно, тоже. Штампуйте свою собственную реальность, если, Эрни, это так вам необходимо, но избавьте от нее нас с Вероникой.

Эрни помрачнел. (Ларc, надо убавить освещение.)

— Так-так. Вы думаете, что вы чертовски умны, но вы всего-навсего легкомысленный южный телепень!

— По мне, уж лучше быть телепнем, что бы это там ни означало, чем праздновать труса.

Я понимал, что об этом мне вскоре придется пожалеть.

— Что? Это я праздную труса? Скажите-ка мне это еще раз. Давайте.

— Да, вы празднуете труса. — (У, Чертенок Упрямства! Почему я позволяю тебе говорить за меня?) — Я вот что думаю: вы отказались от реального мира за стенами этой тюрьмы, потому что он вас пугает. Видеть, что кто-то другой хочет бежать отсюда, противоречит вашему вкусу к смертным одрам. Вот потому-то вы и подняли сейчас весь этот шум.

Эрни вспыхнул, как газовая горелка.

— Что бы я ни праздновал, не вам об этом судить, Тимоти Кавендиш. — (Шотландец может и совершенно приличное имя обратить в дубинку.) — Вы бы даже из городского парка бежать не сумели!

— Если ваш план предусматривает защиту от дурака, то давайте его выслушаем.

— Мальчики! — попыталась посредничать Вероника.

Кровь Эрни уже кипела.

— Это смотря от насколько большого дурака!

— Остроумное замечание. — Меня самого тошнило от собственного сарказма. — В Шотландии вы должны быть гением.

— Нет, гением в Шотландии признается лишь англичанин, который случайно угодил в дом престарелых.

Вероника собрала мои разлетевшиеся карты.

— А кто-нибудь из вас знает часовой пасьянс? Где надо добавлять карты до пятнадцати?

— Мы уходим, Вероника, — проворчал Эрни.

— Нет, — сказал я, стукнул по столу и поднялся, не желая, ради собственного блага, чтобы Веронике пришлось выбирать между нами, — это я ухожу.

Я дал себе слово не входить в котельную, пока не получу извинений. Так что я не пошел туда ни в тот день, ни на следующий, ни еще через день.

Эрни не смотрел в мою сторону всю рождественскую неделю. Вероника мимоходом посылала мне улыбки сожаления, но было совершенно ясно, кому она верна. Оглядываясь назад, я не могу не изумляться. О чем я думал? Подвергать опасности единственные дружеские связи из-за дурного настроения! Мне всегда удавалось хорошо дуться, что многое объясняет. Те, кто любит дуться, отыгрываются в одиноких фантазиях. Фантазиях о гостинице «Челси»[187] на Западной Двадцать третьей улице, о том, как стучу я в некую дверь. Она открывается, и Хилари В. Хаш очень рада меня видеть, ее ночная рубашка свободно свисает, она невинна, словно Кайли Миноуг, но аппетит у нее волчий, словно у миссис Робинсон.[188] «Я переплыл вокруг света, чтобы найти тебя», — говорю я. Она наливает виски из мини-бара. «О, зрелость и спелость хмельная!» Потом эта шаловливая культуристочка затаскивает меня на свою неразобранную постель, где я ищу источник вечной молодости.

Вторая часть «Периодов полураспада» стоит на полке над кроватью. Я читаю рукопись, подвешенный в послеоргазменном Мертвом море, пока Хилари принимает душ. Вторая часть даже лучше, чем первая, но Мастер научит свою Ученицу, как сделать ее превосходной. Хилари посвящает свой роман мне, ей присуждают Пулитцеровскую премию, и в речи при ее вручении она признается, что всем обязана своему агенту, другу и, во многих смыслах, отцу.

Сладостная фантазия. Излечимый рак.

Канун Рождества в «Доме Авроры» был подобен чуть подогретому блюду. Я прошел к воротам (привилегия, полученная в обмен на услуги, оказанные Гвендолин Бендинкс), чтобы хоть мельком глянуть на мир снаружи. Схватившись за железные ворота, я смотрел сквозь прутья. (Визуальная ирония, Ларс. «Касабланка».)[189] Взгляд мой блуждал по вересковой пустоши, отдыхал на могильном холме, на заброшенном загоне для овец, парил над норманнской церковью, уступавшей наконец друидическим элементам, перепрыгивал на электростанцию, скользил по покрытому чернильными пятнами заливу к огромному мосту, преследовал военный самолет, летевший над волнистыми полями. Бедная наша страна. Слишком много истории на единицу площади. Годы растут здесь внутрь, словно ногти у меня на ногах. За мной наблюдала камера надзора. Вот она-то располагала всем временем на свете. Я подумывал, не прекратить ли мне ссору с Эрни Блэксмитом — хотя бы для того, чтобы услышать от Вероники вежливое пожелание счастливого Рождества.

Нет. К черту их обоих.

— Преподобный Руни! — В одной руке у него был бокал с хересом, а другую я связал куском пирога с фаршем. Мы стояли за рождественской елкой, и волшебные огоньки придавали нашим лицам розоватость. — Хочу попросить вас о крохотном одолжении.