Вихрь - Йожеф Дарваш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этот миг он заметил в кустах крошечную вспышку света.
Арпад замер на месте, затаил дыхание, потом на цыпочках сделал несколько шагов. Под ногой хрустнула сухая ветка. Наклонившись, Арпад осторожно разгреб сухие опавшие листья и тут только заметил несколько светлячков. В памяти почему-то всплыл разговор с Анной.
— Я красивая? — спросила она.
— Очень.
— Ты рад этому?
— Да.
— Что с тобой?
— Я боюсь.
— Сейчас?
— Всегда боюсь.
— Но чего?
— Боюсь потерять тебя. Ты слишком красива для меня.
Впервые они встретились прошлой весной.
Была суббота. Арпад возвращался вечерним рабочим поездом домой после работы. В желудке было неприятное ощущение от выкуренных сигарет. От, несвежего белья пахло потом, и больше всего ему хотелось поскорее доехать до дома и, сбросив с себя все пыльное, вымыться и броситься на постель.
Мать уже нагрела ему воды для умывания, приготовила ароматный гуляш и стояла с той самой улыбкой на лице, от которой Арпаду всегда почему-то становилось стыдно.
«Надо бы купить новую скатерть», — подумал он.
Мать очень любила сидеть в старом удобном кресле и, не зажигая огня, разговаривать с ним в полутьме, и еще она любила вязать кружева.
Правда, сейчас она уже не вяжет, но все равно всегда вырезает из газет рисунки с кружевами. Осторожно складывает их и убирает. Иногда она даже начинает вязать тот или иной рисунок, но, связав несколько рядов, откладывает рукоделие, так как ей утром нужно рано вставать.
Арпаду было стыдно, если он приносил домой мало денег. Он ел гуляш, хвалил его и рассказывал матери про новости на работе. Заметив радостные огоньки в глазах матери, Арпад не ложился спать, а, пододвинув свой стул к креслу, где она сидела, рассказывал ей все, что приходило на ум.
— А ты знаешь, Габор женился. Тот, вместе с которым я ходил в учениках…
Мать слушала его, слегка склонив голову набок. Иногда она кивала, а когда он умолкал, спрашивала:
— Ну, а ты, сынок, выбрал себе суженую?
— Успею еще! — Он энергично крутил головой.
Потом спрашивал:
— А здесь у вас какие новости? Расскажи.
— Сегодня вечером будет бал. Ребята приходили, тебя приглашали.
— Хорошо.
— Пойдешь?
— Конечно.
Мать вставала и шла кипятить воду. Приносила новое лезвие и свежую сорочку. Начинала суетиться, подавая ему то одно, то другое. А когда он был одет, любовалась им со слезами на глазах.
Около полуночи он решился подойти к девушке. До этого он только с любопытством разглядывал девушку в белом платье, которую он заметил сразу же, как только она вошла в зал. «Похожа на белый цветок», — отметил он про себя.
Девушку нарасхват приглашали танцевать. Парни подвыпили, и Арпад заметил, что девушке это было неприятно. Он решился пригласить ее сам.
— Меня зовут Анной, — представилась девушка.
Арпад кивнул и сказал, словно они были давно знакомы:
— Пойдем.
После танцев он пошел ее провожать. Они вышли на улицу и направились к реке, держась за руки.
— Ты мне даже не сказал, как тебя зовут, — сказала она.
— Это неважно.
— Тогда как же я буду тебя называть?
— Как хочешь.
— Парисом, ладно?
— А кто это такой?
— Соблазнитель женщин, сын троянского царя. Из-за него и война началась.
— А ты умница. Но меня лучше называй Арпадом, Арпи… Так меня зовут…
Ты давно не писала мне, Анна. Последнее письмо от тебя было двадцать дней назад, да и то очень коротенькое. Я знаю, что ты очень занята: днем работаешь, а по вечерам учишься. Большое тебе спасибо за фотографию, которую ты мне прислала. Я часто мысленно разговариваю с ней. Мне нравится эта фотография. Она принимает меня таким, каков я есть: простым и сереньким. Ничего героического здесь не происходит, так что и героям неоткуда браться. Служба — это та же работа, которая требует терпения, воли. Я боюсь за тебя. Ты совершенно другая: тебе нравятся такие вещи, которые непонятны другим. Ты пишешь, что чувствуешь себя одинокой и часто скучаешь. Но можешь мне поверить, Анна, что одинокий человек — это не тот, возле которого в данный момент никого нет…
Внизу на дороге послышался скрип повозки.
«Это молочник дядюшка Пал едет в село…»
До смены осталось десять минут.
Арпад уже слышит, как на первом посту часовой кричит «Стой!».
Потом смена подходит ко второму посту.
Вот она, смена.
3
Деревушка расположилась у самой кромки леса. Когда-то в ней жили лесорубы и крестьяне. На склоне Голой горы и до сих пор стоит старая овчарня. Правда, она теперь пустует, а под прогнившей соломенной крышей нашли убежище вездесущие воробьи. Соборную площадь окружают добротные дома с высоким фронтоном. Таких не увидишь в районе железнодорожной станции, где ютятся низенькие домики с подслеповатыми окнами. А на развилке дорог, где стоит облупленное распятие Христа, где еще совсем недавно, собственно говоря, кончалось село, вырос совсем новый жилой район с красивыми кирпичными домами с широкими окнами.
Краснеют на солнце крыши домов, крытые черепицей. Глядя на разрастающееся с каждым годом село, Адам Лукач как-то сказал:
— Этак мы доживем до того, что церковь окажется на самом краю села. Ждать осталось недолго.
Адам Лукач любит новые дома, и, когда односельчане назвали место, где они были построены, новым районом, Адам от души радовался, как радуется отец успехам своего сына. И все потому, что первые дома строил он сам, своими руками.
С тех пор прошло уже шесть лет. Потом он вступил в кооператив. Когда он, получив свою трудовую книжку, зашел к ребятам прощаться, многие смеялись ему в глаза: «Тоже нашел себе дело — работать шофером в селе!»
Быть может, новые дома для того и строили, чтобы не правы оказались те, кто в свое время говорил: «Не успеет твоя машина прийти из генерального ремонта, как ты снова к нам вернешься…»
К тому же дом — это не только помещение, в котором люди укрываются от холода и ветра, но это прежде всего — корни жизни. У Адама были кое-какие сбережения, и многие ему советовали, чтобы он купил готовый дом, а он только головой качал.
И летом того же года построил себе дом возле ручья.
Золика родился уже в новом доме. Красивый, смышленый такой мальчишка.
Адам с любовью смотрит на сына, заговорщицки подмигивает жене. Вспомнил он об этом вовсе не потому, что чувствовал себя старым, — ему и сейчас шел только тридцать второй год, но детские годы, казалось, канули
