Том 5. Автобиография. Дневник. Избранные письма - Тарас Григорьевич Шевченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь думаю так сделать, Проживу зиму вот тут с добрыми людьми, а весною, ежели бог поможет, с моим добрым капитаном поплыву вниз по матушке по Волге и стану рисовать ее прекрасные берега. А может, даст бог, и с вами увижусь, пошли вам бог здоровья, други мои искренние. И, может, еще раз ночью пойдем с Незабутовским под предводительством Ивана Рогожина и искренного друга его Перфила искать сестер милосердия, чтобы смилосердились. Дай то боже! Я буду сердечно рад, увидев вас — здоровых, веселых и искренних друзей моих.
Мне тут хорошо, весело, читаю так, что даже опух читая. Журналы все до одного передо мною и даже... «Le Nord» и прочие.
Не забывайте меня, друга вашего искренного и счастливого
Т. Шевченка.
Простите меня, други мои, что я вам так мало пишу. Даст бог, как начитаюсь, так напишу больше. Увидите А. П. Козаченка, поцелуйте его за меня.
Адрес: в Нижний-Новгород, его высокоблагородию, Павлу Абрамовичу Овсянникову, с передачею такому-то.
На конверте: в г. Астрахань. Его благородию Ивану Петровичу Клопотовскому, в собственном доме.
99. И. А. УСКОВУ
12 ноября 1857, Нижний-Новгород.
Многоуважаемый Ираклий Александрович, давно уже я собираюсь описать вам все случившееся со мною со дня, в который я послал вам мое письмо из Астрахани, то есть с 10 августа. Но для этого описания недоставало главного материала, то есть конца, заключения этого на диво курьезного путешествия.
22 августа выехал я из Астрахани вместе с семейством А. А. Сапожникова, с которым мы возобновили наше старое знакомство. 19 сентября прибыли мы благополучно и весело в Нижний-Новгород, и того же дня полицеймейстер объявил мне, что я за настоящим указом об отставке должен отправиться обратно в Оренбург. Такое милое предложение меня немного озадачило, но я вскоре оправился, то есть заболел, и сам написал в Оренбург и добрых людей просил написать о себе прямо Катенину, прося его развязать сей гордиев узел как-нибудь помягче. Пока этот таинственный узел развязывался, я хворал, бродил по грязным нижегородским улицам и скучал до ипохондрии. Наконец, вчера здешний военный губернатор получает от генерал-губернатора Оренбургского, У[ральского] и С[амарского] подробное объяснение моего увольнения от военной службы. Объяснения эти вчера же прочитаны мне. B них изображено, что я, бывший художник, имею право поселиться где мне угодно в пределах Российской империи, кроме столиц. А около столиц даже мимо проезжать запрещено. Сегодня же написал я моим друзьям в Петербург об этой катастрофе и в ожидании будущих благ поселился в Нижнем-Новгороде.
Мне здесь пока хорошо. Нижегородская аристократия принимает меня радушно и за работу платит не торгуясь. 25 рублей серебром за портрет, нарисованный карандашом. Деньги у меня есть. Костюм себе построил первого сорта, начиная с голландского белья, и вдобавок запустил бороду, настоящее помело. А книгами и журналами, по милости моих новых друзей, вся комната завалена. Просто купаюся в чтении. Теперь мне только недостает столицы, а то все, слава богу, имею, начиная с здоровья. Столицу я не раньше надеюсь увидеть, как через год. И я теперь не знаю, что мне делать с письмами Киреевского и с вашей доверенностью. Напишите мне.
Весело ли у вас? Здорова ли Агафья Емельяновна? Здоровы ли мои большие друзья Наташенька и Наденька? Не посылаю им гостинца потому, что Нижний-Новгород без ярманки та же деревня, еще хуже по дороговизне самых необходимых вещей.
Газетные новости вам известны, о них и говорить нечего, а не газетные не стоят того, чтобы об них говорить. Занимает теперь всех самый животрепещущий вопрос о том, как освободить крестьян от крепостного состояния. С новым годом дожидают правительственных распоряжений по этому вопросу.
Прощайте, Ираклий Александрович, желаю вам здоровья и счастия. Целую от души моих больших друзей Наташеньку и Наденьку и свидетельствую мое глубочайшее почтение Агафье Емельяновне и остаюся благодарный вам
Т. Шевченко
100. М. С. ЩЕПКИНУ*
Нижний-Новгород, ноября, 12, 1857 г.
Друже мой давний, друже мой единый! Из далекой киргизской пустыни, из тяжкой неволи посылал я тебе, мой голубе сизый, искренние сердечные поклоны. Не знаю только, доходили ли они до тебя, до твоего искреннего великого сердца? Да что с того, если и доходили! Увидеться бы нам, хоть поглядеть друг на друга, хоть часок поговорить с тобою, друже мой единый! Я ожил бы, я напоил бы свое сердце твоими тихими речами, как живой водой!
Сейчас я в Нижнем-Новгороде, на воле — на такой воле, как собака на привязи1... Так вот, чтобы увидеться нам, я и надумал, сидя тут: не найдется ли под Москвой какое-нибудь село, дача, хутор с добрым человеком? Если есть у тебя такой человечек с теплой хатой, напиши мне, батьку, брате мой родной! А я и приеду, хотя бы на один день, хотя бы на один часок. Сделаем так, мой славный друже! А какой бы я тебе гостинец привез к празднику — вот уж гостинец, так гостинец! Посоветуйся со своим мудрым сердцем, мой друже единый! И если можно будет увидеться нам и поколядовать на этих святках вместе,— поколядуєм. А следующего года, бог весть, дождемся ли. Извини мне, сердце мое, откровенность и, если что-нибудь придумаешь, напиши, а покамест оставайся здоров и весел и не забывай искреннего твоего друга и поклонника
Т. Шевченка.
Адрес: в Нижний-Новгород. Его высокоблагородию Павлу Абрамовичу Овсянникову.
Не писал ли тебе чего-нибудь обо мне старый кошевой из Черномории — Яков Герасимович Кухаренко? Я еще из Новопетровского укрепления послал ему кое-что и просил с тобой поделиться, да до сих пор нет от него никаких известий.
1 В дореволюционном издании, по которому печатается письмо, здесь цензурная купюра, место это восстановить не удалось.
101. М. М, ЛАЗАРЕВСКОМУ*
Милый мой друже! Позавчера черту нечего было делать, так он носил меня в Балахну, едва ли не тридцать
