Блюз мертвых птиц - Джеймс Берк

Щелчок предохранителя, плавное нажатие на спусковой крючок, и все эти вопросы потеряли бы свою актуальность. Каким стал бы мир? Одно нажатие, одна пуля, и выжившим жертвам Дюпре не пришлось бы скитаться по Земле в поисках правосудия.

«Просто сделай это, оставь раздумья на потом», — сказал себе Клет.

Он увидел, как на кухню вошел Пьер Дюпре в компании женщины, которая стояла позади него — ее черты лица были скрыты за ножами, сковородками и кастрюлями, свисавшими с металлической направляющей над толстой доской для разделки мяса. Пьер был одет в слаксы и белоснежную рубашку, а на женщине была багровая юбка и ремень золотого цвета. Клет подумал, что, вероятно, они отправляются в поездку, иначе они не поднялись бы так рано. Он не видел лица женщины и не мог разобрать даже цвета ее волос, и задумался, кто же это мог быть.

Персел вдруг понял, что уделил этой сцене и людям на кухне слишком много внимания. Краем глаза он заметил очертания мужской фигуры у беседки с левой стороны заднего двора. Клет поменял позицию в лодке и посмотрел на беседку и тени во дворе через оптический прицел, но мужчина, стоявший на газоне мгновение назад, испарился. С севера донесся резкий порыв ветра, накрывший траву сорта «Святой Августин» покрывалом из павшей листвы. Среди теней, раскачивающихся взад и вперед во дворе, одна стояла непоколебимо. Человек зажег сигарету, и огонь на мгновение осветил лицо.

По горбинке на носу, напомаженным волосам и отсутствию волос вокруг ушей Клет безошибочно определил в нем одного из мужчин, которых он видел в Лафайетте с Ламонтом Вулси и британским нефтяником Хьюбером Доннели.

Глаза Клета начинали гореть во влажном воздухе. Он опустил винтовку и вытер их рукавом, затем вновь поднял оптический прицел и оглядел территорию вокруг беседки. Мужчина с горбинкой на носу исчез. Куда? Клет видел весь двор, выполненный в виде террасы с тремя уровнями, на каждом из которых располагался свой сад. Беседка и ее решетчатая конструкция хорошо просматривались на фоне дома, подсвеченного лунным светом. Получалось, что за три-четыре секунды дозорный Дюпре либо зашел в дом, либо вышел на тростниковое поле, причем ни то, ни другое не представлялось возможным.

Клет перевел оптический прицел обратно на кухню. Пьер Дюпре сидел рядом со своим дедом и обмакивал посыпанный сахарной пудрой бейне в чашку кофе, заткнув салфетку за воротник. Женщины видно не было. Мгновение спустя Клет понял, что она вышла через застекленные двери на воздух и стояла на веранде за завесой из свисавших ветвей черного дуба. Свет из кухни падал на ее спину, бедра и икры, но так и не осветил лица. На мгновение она обернулась, и Клет заметил ее руки и широкий ламинированный золотой пояс, а также тарелку и вилку в ее руках. Туман, пришедший с канала, крадучись плыл между деревьев и мягко обнял ее, словно хотел ей подарить удовольствие покоя и наслаждения тихим осенним вечером.

Вниз по течению он услышал звуки закрывающегося разводного моста, за которыми последовал натужный шум буксира, толкавшего огромную баржу против приливного течения, взрезая водную поверхность винтом. Незнакомка вышла на двор, наблюдая из тумана за буксиром и баржей, проплывавшими за изгородью из стволов деревьев. Ассоциировалось ли в ее мозгу судно с побегом? Быть может, все это напомнило ей о мире рабочего класса, который она поменяла на образ жизни, предоставленный ей семьей Дюпре? Быть может, она тосковала о другом мире, и ей казалось, что он был проще и лучше того, где она жила? Была ли это Ти Джоли Мелтон? Или Варина Лебуф? Или кто-то еще?

Клет не мог знать ответы на эти вопросы, по крайней мере, не в эту ночь. Женщина вернулась в дом, закрыв за собой застекленные двери, и исчезла в комнате за кухней.

Персел поднял якорь и отправил лодку в дрейф к югу от особняка Дюпре. Там он завел двигатель и направился вверх по течению по направлению к Новой Иберии, не включая огней и придерживаясь дальнего края канала так, чтобы его не было видно из дома Дюпре.

Он обогнул косу и направил лодку к самому дальнему концу участка Дюпре, затем заглушил двигатель и поднял его из воды. Лодка мягко приземлилась днищем на грязь между двумя кипарисами, Персел ступил в воду на мелководье и вытянул лодку на берег, насколько смог. Сквозь деревья он видел свет на кухне Дюпре и фонарь на веранде, который кто-то недавно зажег. Он достал пятигаллоновые канистры с бензином из лодки, поставил их на глину, затем вооружился саперной лопатой и выкопал яму в грязи на самом краю; зарослей ощетинившейся шипами дикой черники. Обернув канистры и сигнальные факелы брезентом, он опустил их в яму и присыпал землей, насквозь вымокнув от пота и тяжело дыша. Он плюнул себе на ладонь, взглянул на нее и вытер ладонь о брюки, пытаясь не думать о розовых разводах в слюне.

Клет уставился на дом сквозь темноту, чувствуя, что его голова легка, словно гелиевый шарик.

— Завтра ли, послезавтра ли, через неделю или через месяц, но я достану вас, — прошептал он.

С кем он говорил? С Дюпре и нанятыми ими уголовниками? Или с людьми, которые, вероятно, попытаются убить Гретхен? Нет, настоящий враг Клета шагал с ним бок о бок гораздо дольше. Впервые он увидел его, когда лежал в батальонном лазарете на плоскогорье Тэйнгуен, страдая от обезвоживания из-за кровезаменителя, с лицом, побелевшим от контузии, с шеей, стянутой обручем из грязи, и в промокшей от мочи форме. Санитар большим пальцем закрыл ему разорванную артерию, и свет внезапно вернулся в глаза Клета, воздух встрепенулся в легких, такой прохладный, словно дуновение ветерка над поверхностью горного озера. Именно тогда он впервые увидел фигуру в плаще и капюшоне, с белым лицом, тонкими губами и провалившимися щеками. Фигура криво улыбнулась, наклонилась над ним и прижала рот к уху Клета, как будто в палатке больше никого не было. От ее дыхания веяло ночным мраком, мхом могильных плит и болотной тиной леса под покровом черных ветвей, никогда не пропускавших свет. «Я могу подождать, — прошептала фигура в капюшоне, — но куда бы ты ни шел, ты принадлежишь мне».

Глава 28

Если вам доводилось знавать очень богатых людей, а под очень богатыми я подразумеваю тех, кому принадлежат несколько домов, скорее напоминающих дворцы, и кто имеет столько денег, сколько среднестатистическому люду даже представить себе сложно, вы, вероятно, чувствовали себя после общения с ними так, словно вас каким-то образом уничижили, принизили и обесценили. Похоже на слишком тесные отношения с представителями театрального бомонда, проповедниками или политиками, которые убедили нас в том, что их предназначение — это увести нас подальше от самих себя.

Если же вы проведете с очень богатыми людьми много времени, то быстро поймете, что, несмотря на свои деньги, многие из них скучны и неостроумны. Их вкусы зачастую поверхностны, а интересы пусты и сконцентрированы только на себе, любимых. Большинству из них не нравятся кинофильмы, они не читают содержательных книг и не проявляют никакого интереса к тому, что не имеет прямого влияния на их жизнь. Их разговоры прозаичны и сводятся к мелочам повседневного существования. Люди же, которые обслуживают их столики в ресторанах, полируют и водят их машины, ухаживают за их газонами и садами, не представляют собой ничего больше, нежели абстракции без фамилий или историй, заслуживающих их драгоценного внимания. Труд, пот и страдания масс для них — это барахло невежественного мрака старых дней, которым место в книгах Чарльза Диккенса и которые не имеют ничего общего с современной эрой. В мире очень богатых людей тупость, быть может, и не достигает уровня добродетели, но уж точно зачастую является нормой.

Но самое удивительное во многих из тех, кто обладает огромными состояниями, заключается в их базовом допущении, на фундаменте которого они строят свои жизни: они искренне верят в то, что другие люди обладают той же ненасытной жаждой денег, что и они, и что другие люди сделают все, лишь бы до них добраться. В их культуре понятия манер, морали и денег не отличить друг от друга. Мраморные полы и витые лестницы домов, принадлежащих богатым, как и массивные люстры, освещающие их коридоры, редко имеют что-либо общее с физическим комфортом. Подобные предметы для них — словно иконы, словно исполнение некоего обета, рано или поздно превращающиеся в подношение божеству, с которым они сами себя отождествляют.

Британского нефтяного предпринимателя Хьюбера Доннели можно было бы назвать эмиссаром богатеев, хотя при этом его и нельзя было бы назвать лицемером. В девять утра в четверг он лично явился ко мне в офис. Если он и преступал закон, а я так полагаю, что преступал, то храбрости ему было не занимать. Он пришел один, без адвоката, в логово дракона, и выложил все начистоту.

— Я хочу, чтобы вы и мистер Персел работали на нас, — сказал он, — вам придется ездить в командировки, но летать вы будете первым классом или на частных самолетах, останавливаться будете только в лучших отелях. Вот начальное предложение.