Лаки Лючано: последний Великий Дон - Артем Рудаков

Кополла восторженно выругался:

— Тысяча чертей! Я могу поучаствовать, Чарли? Беру на себя поставки реактивов. В Мессине есть небольшой химзавод. Там можно достать ангидрид. В любых количествах.

— Хорошо, мы обсудим это, когда я приеду сюда в следующий раз, — Лаки поднялся, — а пока, Фрэнк, я хочу попросить тебя об услуге: отвези меня в Леркала-Фридди.

— Без проблем, — охотно согласился Кополла.

В Леркала-Фридди съехались главы всех одиннадцати семейств Общества Чести. Всего три года прошло с момента высадки союзников на Сицилии, а мафия не только восстановила свою структуру, но и сумела достичь прежнего, довоенного могущества. Места старых главарей, стертых в лагерную пыль, заняли другие, такие же усатые и чопорные. Все вернулось на круги своя, будто на острове никогда не было «железного префекта» Чезаре Мори, нанесшего мафии так много смертельных ран.

Местные капо-мафиозо плохо знали, кто такой Лаки Лючано. Это имя не говорило им ничего. Но для них было достаточно рекомендации дона Кало, который представил заокеанского гостя как настоящего человека чести, достойного уважения. Старомодный сельский праздник, устроенный по случаю возвращения Лаки на родину, — с танцами под мандолину и заунывными народными песнями, — не вызвал у него особого восторга. Он был слишком американизирован. Он предпочел бы хороший стриптиз и какой-нибудь модный негритянский оркестр. Лаки слишком ясно ощущал отчуждение этих людей. Между ним и этими усачами-ортодоксами, напичканными архаическими предрассудками, была глубокая пропасть. Единственная «родственная душа» — Фрэнк Кополла — остался в Палермо. Он не пользовался ни малейшим авторитетом среди местных главарей. Напротив, «усатые папаши» осуждали Фрэнка за развязные манеры, излишнюю говорливость, щегольский внешний вид и черт знает за что еще. Впрочем, это не имело особого значения. Лаки плевать хотел на то, уважают его эти типы или нет. Он знал, что ему отпущено ума и хитрости больше, чем всем им вместе взятым. И, если понадобится, он устроит здесь новую «сицилийскую вечерню», дабы обновить дряхлеющую кровь в жилах мафии. Но Лаки надеялся, что ему удастся убедить дона Кало принять участие в прокладке через Сицилию нового маршрута или в крайнем случае не мешать это делать другим, более предприимчивым людям.

Внимательно осматривая родную деревню, покинутую в раннем детстве, Чарли подумал, что, несмотря на прошедшие сорок лет, здесь почти ничего не изменилось. Та же отвратительная горная дорога, вся в выбоинах и ухабах. Те же выжженные солнцем узенькие клочки неплодородной каменистой почвы и маленькие, неуклюжие хижины, лепящиеся на склонах гор. Единственный признак технического прогресса, насмешливо отметил Лаки, — стекла в окнах вместо бычьих пузырей или бумаги, как это было во времена его детства. Так что, как ни крути, цивилизация медленно, но верно проникала даже в самые мрачные глубины Сицилии.

Лаки вздохнул с облегчением, когда скучное празднество наконец закончилось. Приглашенные капо-мафиозо разошлись по отдельным комнатам, любезно предоставленным местным помещиком в двухэтажном каменном доме. Усадьба да маленькая церквушка — вот все достопримечательности, которые были в Леркала-Фридди. Против воли Лаки чувствовал отвращение. Его манил блеск больших городов, где жизнь мчится со скоростью курьерского поезда. С новой силой в душе всколыхнулась тоска по Америке, которую Лаки тщательно загонял подальше в подсознание. Единственным средством спастись от хандры был бизнес.

…Дон Калоджеро Виццини ждал Лаки в маленькой беседке. В темноте тускло мерцал поставленный на камень старый керосиновый фонарь. Примерно шагах в двадцати маячили две безликие фигуры телохранителей дона Кало. Проходя мимо них, Чарли заметил, что оба одеты в овечьи тулупы мехом наружу. Грубые заскорузлые руки сжимали ложа лупар — сицилийских обрезов — традиционного оружия мафиозо. Любой мальчик с «пушкой» из трущоб Ист-Сайда выглядел бы намного круче, чем эти пастухи.

В то время Калоджеро Виццини исполнилось пятьдесят лет. Черты его лица были тяжелые и грубые, будто вытесанные из камня. Равнодушный, властный взгляд бесцветных глаз заставлял трепетать каждого сицилийца вне зависимости от занимаемого положения. Дона отличала изрядная небрежность в одежде — пиджак висел на нем мешками, а брюки никогда не знали утюга. Галстуков и носовых платков дон также не признавал. Поскольку на Сицилии молчаливость считается признаком настоящего мужчины, сильная половина населения острова всегда старалась сказать одно слово, когда нужно было сказать два, а если требовалось одно, сицилийцы предпочитали язык жестов. Так вот, дон Кало по праву считался самым молчаливым из всех сицилийцев. Даже на важнейших сходках, где принимались судьбоносные решения, он умудрялся обходиться одним-двумя словами. Все остальные наизусть знали, как толковать тот или иной жест повелителя. Шевеление пальцев означало сомнение, сжатые губы — неодобрение, кивок головой — согласие и тому подобное. Человеку, незнакомому с манерой дона Кало вести переговоры, было порой очень трудно понять его, и тогда в дело вступал переводчик, на ухо шептавший значение жестов. Лаки Лючано, наслышанный о причудах старика, предварительно проконсультировался в Палермо и, таким образом, был готов к непосредственному общению.

В тусклом свете фонаря лицо короля сицилийской мафии казалось неживым.

— На Сицилии время не имеет значения. Его как бы нет. Особенно в таких местах, как Леркала-Фридди, — сказал Чарли. Дон Кало кивнул.

— Ты знаешь, я никогда не стал бы говорить о деле, которое не сулит хорошей выгоды.

Дон снова кивнул.

— Ко мне в Неаполь часто приезжают друзья из Штатов. Они говорят, что Организация начинает новый большой проект, который через пять лет принесет огромные деньги — на каждый вложенный доллар десять-двенадцать долларов прибыли. Пока еще не поздно, мы могли бы вложить в это дело пару миллионов. Долларов, — уточнил Лаки.

Дон Кало заинтересованно моргнул глазами.

— Вопрос только один: где взять эти два миллиона? На него есть простой ответ: заработать на белом порошке.

При упоминании о наркотиках на лице старого дона появилось настороженное выражение.

— До войны наш общий друг Вито Дженовезе закупал сырье в Турции и затем перевозил в Марсель, где существовала хорошая школа специалистов и было отлаженное производство. Но все испортила проклятая война. Город разрушен, наши люди рассеяны по всему свету. Поэтому я предлагаю возобновить производство здесь, на Сицилии. Если мы займемся этим, то снизим себестоимость продукта, по крайней мере, в шесть раз. Я могу договориться с турецкими контрабандистами. Доставка до Сицилии обойдется нам в две тысячи долларов за десять кило кофеина, о реактивах позаботятся наши друзья, а из этих десяти можно получить один килограмм героина. Раньше мы покупали готовый продукт в Марселе по восемнадцать тысяч за кило и потом продавали в Штатах по сто пятьдесят тысяч. Даже если вычесть расходы на перевозку и подмазку таможни, прибыль все равно была семь к одному. Но сейчас, во-первых, цены на порошок выросли почти в два раза, а, во-вторых, мы избавились от посредников-французов. Итак, мы платим две тысячи за 10 килограммов сырья, перерабатываем его в своих лабораториях и продаем в Штаты один килограмм порошка за 250–300 тысяч. Проблему доставки и продажи я беру На себя, тут все схвачено. Заработанные деньги мы вкладываем в игорные империи Гаваны, Лас-Вегаса и Рино. Через пять лет наши имена внесут в список богатейших людей мира в журнале «Форбс».