Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Посмотри! Вот его обещание.

И она достала из-за пояса сверток.

– Порадуйся со мной, друг мой. Он будет здесь к ночи! На Тибре есть царский дом, который он обещал мне, но чтобы быть хозяйкой этого дома, нужно сделаться...

Внезапный звук на улице прервал ее слова, и она перевесилась через парапет, чтобы посмотреть вниз. Затем она выпрямилась и воскликнула, высоко подняв руки:

– Слава Изиде! Это он – Бен-Гур! Он появляется как раз в то время, когда я думаю о нем. Клянусь богами, это хорошее предзнаменование. Протяни ко мне руки, Эсфирь, и поцелуй меня.

Девушка подняла глаза. Ее щеки пылали, в глазах появилось выражение, близкое к гневу. Ее чувствительность была задета слишком грубо.

Недостаточно было лишить ее права мечтать о любимом человеке, нужно было еще, чтобы торжествующая соперница поверяла ей тайны своих успехов и блестящих обещаний, которыми ее награждали. О ней же, рабыне и дочери рабыни, даже не вспомнили.

– Его ли ты любишь так сильно, – сказала она, – или Рим дороже тебе?

Египтянка отступила на шаг, но потом, наклонившись к Эсфири, сказала:

– Кто он тебе, дочь Симонида?

– Он... – начала Эсфирь, дрожа всем телом.

Мысль разрушительная, как молния, не дала ей докончить.

Бледная и дрожащая, она отвечала:

– Он – друг моего отца.

Ее язык отказался признаться в ее невольном чувстве.

Ира расхохоталась еще громче прежнего.

– Не более того? – сказала она. – Клянусь добрыми богами Египта, тебе следует воздержаться от поцелуя – держи его при себе. Ты мне напомнила, что меня ожидают здесь, в Иудее, гораздо более пленительные поцелуи.

Она отвернулась и, оглянувшись назад, через плечо сказала:

– Мир тебе!

После ее ухода Эсфирь закрыла лицо руками и разразилась слезами стыда и поруганной страсти. И как бы для усиления этого припадка, столь несвойственного ее темпераменту, ей пришли на ум слова отца: "Любовь твоя могла бы не остаться неразделенной, если бы я оставил за собой все, что имел возможность оставить".

На небе уже появились звезды, слабо освещающие город и окружающую его темную стену гор, когда Эсфирь достаточно оправилась, чтобы вернуться в беседку к отцу и, заняв там свое обычное место возле старика, покорно ожидать его приказаний. Да, вся молодость, а может быть, и вся жизнь будут посвящены исполнению дочерних обязанностей.

Когда горе несколько отлегло, она охотно вернулась к этим обязанностям.

2. Беседа во дворце

Спустя час или около того после сцены на кровле Валтасар и Симонид, сопровождаемые Эсфирью, сошлись в большой комнате дворца: во время их беседы вошли Бен-Гур и Ира.

Иуда, опередив египтянку, направился прежде всего к Валтасару и поклонился ему, затем повернулся к Симониду, но остановился при взгляде на Эсфирь.

Нечасто встречаются сердца, имеющие одновременно более одной сильной страсти. В пламени последней могут существовать и другие, но только как слабые огоньки.

Так, предаваясь надеждам и мечтам, взвешивая шансы за и против, находясь под влиянием того положения, в котором находилась его родина, и под более прямым влиянием Иры, Бен-Гур сделался честолюбцем в самом широком смысле этого слова. Он легко забыл свою молодость, и было естественно, что Бен-Гура все меньше и меньше волновали его собственные страдания и тайна, скрывавшая судьбу его родных, по мере того как он, по крайней мере в мечтах, все ближе и ближе приближался к цели, воображая, что овладевшая всеми его помыслами приближается к нему все ближе и ближе. Не осудим его за это слишком строго.

Он остановился при взгляде на Эсфирь, ставшею прелестной. Когда он стоял, любуясь ею, внутренний голос напомнил ему о забытых обетах и обязанностях. Но самообладание скоро вернулось к нему.

Он на минуту смутился, но, оправившись, подошел к Эсфири и сказал:

– Мир тебе, кроткая девушка, и тебе, Симонид! – говоря это, он обратился к купцу, – да будет над тобой Божье благословение уже за одно то, что ты был добрым отцом сироте, лишившемуся отца.

Эсфирь слушала, опустив голову. Симонид отвечал:

– Повторяю пожелание доброго Валтасара, сын Гура, и приветствую тебя в доме твоих отцов: садись и рассказывай нам о твоих путешествиях, и о твоем деле, и о чудесном назареянине: кто Он и откуда? Садись, прошу тебя, между нами, чтобы всем нам было слышно.

Эсфирь быстро встала, принесла сиденье и поставила его перед Бен-Гуром.

– Благодарю, – сказал он ей признательно.

Сев и поговорив немного о посторонних вещах, он обратился к мужчинам:

– Я приехал, чтобы рассказать вам о назареянине.

Оба приготовились внимательно слушать.

– Давно уже я сопровождаю Его и слежу за Ним с тем вниманием, с каким только можно следить за человеком, от которого нетерпеливо ожидаешь чего-нибудь. Я видел Его при всех обстоятельствах, могущих служить искусом для человека, и хотя убедился, что Он такой же человек, как и я, но в то же время и уверился, что в Нем есть и нечто большее.

– Что же большее? – спросил Симонид.

– Я сейчас расскажу вам это.

Но он был прерван кем-то, вошедшим в комнату.

Оглянувшись, он встал и кинулся с распростертыми объятиями к служанке, восклицая:

– Амра! Дорогая старая Амра!

Она подошла ближе, и все присутствующие, глядя на ее радостное лицо, ни разу не подумали о том, как оно смугло и покрыто морщинами. Она опустилась к ногам Бен-Гура, обняла его колени и долго-долго целовала его руки. Освободившись, он отстранил ее длинные седые волосы, упавшие на лицо, и, поцеловав ее в обе щеки, сказал:

– Добрая Амра, неужели ты ничего не знаешь о них, ни единого слова – ничего, ничего?

Она разразилась рыданиями, и этот ответ был красноречивее всяких слов.

– Да свершится воля Бога! – сказал он торжественно, и по его тону все слушатели поняли, что он потерял всякую надежду найти мать и сестру. На глаза его навернулись слезы, но он, как мужчина, старался не выказать их.

Справившись с собой, он сел на свое место, говоря:

– Поди сядь около меня, Амра, вот здесь. Нет? Так садись здесь, у ног, потому что мне нужно многое рассказать этим добрым друзьям об одном чудесном человеке, явившемся в мир.

Но она отошла, села на пол, прислонясь спиной к стене и обвив руками колена, и, казалось, довольствовалась лицезрением Бен-Гура. Этот последний, обращаясь к старикам, продолжал:

– Я боюсь отвечать на вопрос, предложенный мне о назареянине, не сообщив вам предварительно о тех Его поступках, очевидцем которых я был. Я тем более расположен сделать это, друзья мои, что завтра Он придет в Иерусалим и войдет в храм, который Он называет домом Отца Своего, Он хочет явить Себя. Таким образом, завтра весь Израиль узнает, кто прав, Симонид или Валтасар.

Валтасар, потирая от волнения руки, спросил:

– Куда мне идти, чтобы увидеть Его?

– Движение толпы будет громадно, и я думаю, что ты сделаешь самое лучшее, поместившись на галерее кровли под портиком Соломона.

– Будешь ли ты с нами?

– Нет, мое присутствие может потребоваться моим друзьям во время процессии.

– Процессии! – воскликнул Симонид. – Разве Он войдет в Иерусалим торжественно?

Бен-Гур понял мысль, скрывавшуюся в этом вопросе.

– Он ведет за собой двенадцать человек из рыбаков, землепашцев, мытарей – словом, людей самого низшего класса. Он и они странствуют пешком, невзирая на непогоду, ветер, холод, дождь или жару. Когда я видел их привал при наступлении ночи, когда они преломляли хлеб или спали, мне вспоминались пастухи, возвращающиеся с базара к своим стадам, а не царь, окруженный своими приближенными. Но стоило только увидеть, с какой заботливостью Он относится к своим путникам, чтобы понять, что Он учитель их столько же, сколько товарищ, что Он начальник, но в то же время и друг.

– Вы – люди проницательные, – продолжал Бен-Гур, немного помолчав. – Вы знаете, насколько мы рабы некоторых наших стремлений, которые становятся почти законом нашей природы, и как мы жертвуем жизнью, ревностно преследуя намеченную нами цель. По стремлениям человека мы можем судить о его природе. Итак, что сказали бы вы о человеке, который мог бы разбогатеть, превращая камни, валяющиеся у него под ногами, в золото, и который, несмотря на это, остается бедняком?

– Греки назвали бы его философом, – сказала Ира.

– Нет, дочь, – возразил Валтасар, – философы никогда не имели силы творить такие дела.

– Почему же ты думаешь, что этот человек имеет на это силу?

– Я видел, как Он превратил воду в вино, – отвечал Бен-Гур.

– Поразительно! – сказал Симонид. – Но меня не столько удивляет это чудо, сколько то, что он предпочитает оставаться бедняком, имея возможность быть богатым. Он очень беден?

– Он совсем не имеет собственности и не завидует никому. Он жалеет богатых. Но не будем говорить об этом. Что сказали бы вы о человеке, превратившем семь хлебов и две рыбы, – а это все, что у него было, – в пищу, достаточную, чтобы накормить пять тысяч человек, а остатками наполнить несколько корзин. Это сделал при мне назареянин.