Памятники Византийской литературы IX-XV веков - Сборник

Они до конца были обучены всему, во мне же нечему было плодоносить. Живя среди них, я видел, сколь совершенны их навыки в слове и в добродетели, как прекрасно и умело они умножали их, но не имели, где приложить, и поэтому ни добродетель, ни словесное искусство их не претворялись в жизнь. Для себя я почитал достаточным саму благую цель и неотступное стремление к прекрасному, хотя вовсе лишен был достоинств, непричастен добродетели и незнаком с красотами слова. Ни о чем лучшем или превосходящем это я не просил и не думал. Пусть я не совсем дошел туда, куда стремился, однако изначальное желание мое нисколько не поколеблено невзгодами, часто выпадающими [нам] в жизни. Я верен своему выбору, хотя и не достиг цели по природной слабости и собственному нерадению. Бог да пошлет благой цели благое свершение, ибо «толкущему отверзется» [481], сказано в божественном Писании. Мне до сих пор удалось, избегая, пожалуй, работы над многими книгами, держаться того, что взято было вначале, ведь мы не предпочтем попечение о слове заботе о добродетели, но пусть она стоит выше и ради нее пусть укоротится словесное обучение…

Так вот что мне удалось сделать до сих пор: я покорпел над книгами ученых людей, занимавшихся разными предметами. [Из них] один, не обращая ни на какие науки внимания, изрыгал одну огнедышащую риторику, как бы словом зажигая светлую искру знания. Другой же мудро и прекрасно исследовал философию логики и природы, но не затронул важную часть логики, начало всякого знания, разумею я, всехвальную аподейктику [482], а иной опустил даже многославную, любезную диалектику, вершину и лучшее орудие философии; рассматривая, кроме того, четверицу наук [483], он хорошо описал их красоты в самых общих чертах, но не стал раскрывать подробно, почитая это излишним для своего обзора. Еще один из них очень тонко разработал происходящие в человеческом теле смешения и изменения, болезни, члены тела и его части, но бессилен оказался сказать что–либо о душе. Другой же безукоризненно исследовал одну только душу, пренебрег, однако, тем, что совершенствует ее, я говорю о деятельности и умозрении, которые ведут к добродетели и вере. Все эти ученые по необходимости очень хорошо рассматривали вещи самые нужные, а знаменитые антилогии Стагирита, его ужасные антитезы и доказательства [484] они опустили как что–то лишнее.

Долго блуждал я в науках, пока не изучил всего, и вот, чтобы не тратить время на пустяки, стал собирать оттуда и отсюда и из других мест, соединяя, как сказано у пророка [485], кость к кости и жилы к жилам и составил из многих разных предметов последовательное, связное единство, сочинив эту книгу как памятник философии и наукам. Заглянув в нее, всякий тут же извлечет для себя пользу, не копаясь долго и не погружаясь в поиски. Она будет подобна двуликому изображению египетского Гермеса, содержа в себе и новые и важные правила, и мысли зрелые, ценные, проверенные временем и опытом. Если кто поусердствует еще раз, то опять скоро станет свободен, книга эта не отнимает ни времени, ни сил, когда ждут другие неотложные дела, поклонника же красоты она не оставит в неведении о прекрасном, но легко и быстро доставит ему сокровища. Такова цель, такова тайна этой книги. Не мог я, ракендит, связанный обетом, идти через добродетель к душевному совершенству и презирать многоболезненную и тяжелую практическую жизнь, не мог я пускаться в пространные рассуждения и растрачивать жизнь на них, хотя и я прилепился к ним сначала, но я хочу, чтобы человек, раскрывший эту книгу по своей надобности, мгновенно извлекал из нее пользу, вдохновлялся на труд и не останавливался бы перед ним. Ведь слишком сильный огонь не полезен, он уродует стоящего подле него, также не полезно, ненужно и вредно и слишком подробное изложение наук для людей, занятых чем–то другим.

Так вот я, как мог, собрал и разъяснил это. Прошу читателей, если обретут здесь пользу для себя, пусть восславят бога, дарителя и подателя всех благ, а за меня под конец пусть только помолятся. Если же не получат ее, а такое случается непременно, то пусть сочтут это плодом незнания и слабости и будут снисходительны ко мне, изучившему и собравшему это только для собственной пользы, пусть кратко исправят того, кто не хотел пренебречь чем- либо нужным, пусть сострадательно, по–братски укажут путь тому, кто желал идти правильно. Но довольно об этом. Богу, единому в’ своей природе и троичному в ипостасях, славимому и поклоняемому, слава, честь и поклонение, ныне, всегда и во веки веков аминь.

РИТОРИКА [486]

… Мы говорим, что публичная речь — совещательная, судебная и торжественная — подобна одушевленному телу живого существа [487]. Ведь и у нее есть определенное строение, которого ей нужно достичь, и по своей форме она схожа с телом. Как тело имеет части, так и строение делится на члены безжизненные, правда, пока они необработаны и неукрашены. Одушевленность же ему придают, во–первых, находки, во–вторых, из шести предпосылок выводятся умозаключения, а из них составляются члены и, во–вторых, шесть способов убеждения — от большего, от меньшего, от равного, от противного, от сравнения, от примера.

…Любой вид речи состоит из восьми частей: смысла, слога, фигур, метода, колонов, сочетания, перерыва и ритма. Смысл во всякой речи бывает либо риторическим, либо философским. Риторическим я называю общий и ясный смысл, а философским — величественный и возвышенный, касающийся божественных предметов, а также природы, т. е. элементов, животных, растений и тому подобных вещей…

Слог многообразен, как ты это видишь в «Идеях» риторики [488]. Бывает слог ясный, а бывает возвышенный и величественный, и это не одно и то же. У изящества не тот слог, что у горячности. Мы, однако, расчленим его на двое — на слог простой и пышный. Сопоставление их покажет, где надо проводить грань между ними. Простой слог, очевидно, бывает чист и ясен, например: «вчера пошел я в Пирей помолиться богине» [489] и богословские речи «Христос рождается, славьте! Христос с небес, выходите навстречу! Христос на земле, превозноситесь!» и подобные вещи. Пышный же слог таков: «напоры и ответные удары ветров» и «из влаги он вытащил охотничью сеть, наполненную за ночь, надувшуюся до эрихандов».

Образцами пышного слога пусть служат для тебя из древних Филон, Синесий и Филострат, пожалуй. А в наше время как они плодятся! Величественным называют также и древнего Фукидида. Примерами же простого стиля, т. е. чистого, считай Богослова 4, Златоуста, Метафраста, Либания, Исократа, Прокопия Газского, Хорикия, Левкиппу, у которой немало и прикрас. У многих новых писателей слог смешанный, средний. Таковы Фемистий, Плутарх, Нисский, Иосиф, особенно когда описывается пленение, Лукиан, Хариклия, Прокопий Кесарийский, Пселл, который говоря по правде, искусен во всякой речи и всяком разумении. Есть и более новые [писатели]…

«Уместным» риторы называют слог, который соответствует предмету речи. Так, если ты говоришь о лужайке, то должен пользоваться цветистым и плавным слогом, например: «листья деревьев питаются зефиром и шепчутся в легком движении, птицы ходят по веткам, и ласточка щебечет, ворча на Терея [490], стелется зеленая мягкая травка — удобное ложе, журчит вода среди растений, и шумом и видом своим вызывая жажду». Если же ты описываешь наступление войны, то речь твоя должна быть более быстрой, фигуры в ней должны ошеломлять, воспроизводя соперничество борющихся сторон, поэтому древние ученые не позволяли говорить так: «течет широкая река», поскольку краткость слова «течет» не соответствует многоводной реке. Нужно сказать: «катит воды широкая река», чтобы наш слог подражал природе предмета. Итак, стремись всюду к уместному — и в панегириках, и в серьезных речах, и во всем прочем и прославишь себя…

В письмах весьма уместны изречения мудрецов, так называемые апофтегмы, пословицы, часто и сказочное что–либо, приятное и простенькое. Иной раз неплохо делать вставки, взять, например, гомеровский стих или добавить отрывок стиха. В письмах нужно избегать вычурного летописного стиля и стремиться к рассказыванию, потому что письмо — это извещение и беседа друга с другом. Наши же сверстники и те, кто помоложе, без всякого зазрения целые письма составляют по образцу речей. Тебе должно соперничать с ними, но знай меру. Слог твой пусть будет совершенно чист, без излишка фигур. Образцы для себя найдешь в письмах великого Григория, великого Василия, Григория Нисского, Синесия, Либания, мудрейшего Пселла и им подобных.

Достоинством ямбических стихов служит прежде всего благозвучие, и достигается оно закрытостью, замкнутостью слов и отсутствием в них зияния. Зияющее и открытое слово это: «наощупь»; закрытое — «смотрел»; открытое — преуспел; закрытое — «сделал», «творил», «присел», «бросок», «встреча», «карабкаться», «соскакивать», «дерзость», «храбрость», «смелость». Слова «устрашение», «нерадение», «ослабление» — открытые, однако ударение [в них] много способствует благозвучию, поэтому надо обращать внимание также на сочетание слов окситона, пропаракситона [491] и им подобных, чередовать их, соблюдая согласованную стройность, и на шестой стопе для благозвучия сохранять парокситон по возможности всюду. Таковы «бегать» наряду с «мчаться», «детка» наряду с «чадо», «споткнуться» наряду с «оступиться», «трепет» наряду с «ужас». Ведь благозвучная концовка придает ритмичность всему стиху, подобно тому, как у певцов последний звук красит песнь и сглаживает предшествующую нестройность. Поэтому полезно бывает в стихах прибегать к тропам, так, например, некто назвал гранатовые зерна влажными угольками, жемчуг — застывшим молоком, хотя это и слишком смело. Им же сказано «запечатанная труба слова», «мятеж и буря помыслов». Поэтическое велеречие полно таких вещей, а образное употребление их придает размеренной речи торжественность и великолепие. Самое важное в стихах — это охватить стихом мысль и охватить ее вполне, уложить ее в стих и описать, не прицепляя мысль предыдущего стиха к стиху последующему. Не следует писать: «Красное море сухими стопами некогда перешел Моисей, а египетское воинство поглощено», а правильнее сказать так: «Моисей пересекает море сухим путем, египтянин же потоплен волнами». Видишь, как тут в каждом стихе стоит законченная мысль. Таковы гномы поэтов и прочих мудрецов: