Больше, чем любовь - Татьяна Осипцова

– Иди, Дим, досыпай. Праздничный завтрак в «Европейской» в одиннадцать, а потом поедем на дачу. Как там Джульбарс?

– Старый уже стал, но все такой же умница. Ну, я пойду?

Проводив пасынка глазами, Борис обернулся к жене:

– Что ты ждешь? Кофе остынет.

– А где молоко? Мне черный нельзя.

– Прости, не подумал. Сейчас принесу!

– Тебе надо хорошо питаться, – говорил он, наблюдая за каждым куском, который жена отправляла в рот, – я за этим послежу.

– Ты стал какой-то другой, – сказала Наташа, когда после завтрака муж пристроился рядом, поглаживая ее живот.

– Сам чувствую. Понимаешь, я сорок шесть лет доказывал себе и другим, что я мужик. Наверное, это из-за отца. Когда я собрался поступать в торговый, он сказал, что это не мужское дело. В его представлении только нося китель и кортик имеешь право называться мужчиной. И я стал пытаться доказать обратное всеми возможными способами. Выработал для себя свой собственный кодекс мужской чести. Добивался денег и успеха. Видимо, и с каждой женщиной я пытался себе это доказать. А все так просто – надо почувствовать, что от тебя зародилась новая жизнь. Меня сейчас переполняет такая гордость – за себя и за тебя! Ведь два прошлых раза ты не дала мне этого ощутить – я просто не знал…

– А до этого, что же, думал, что бесплоден?

– В другое время я бы отшлепал тебя! Мужикам нельзя такое говорить. Нет, я еще в восемнадцать знал, что могу заделать ребенка. Сейчас стыдно об этом вспоминать…

– Ты не рассказывал.

– Это еще на первом курсе. Знаешь, как у студентов – у кого хата свободна, там и тусуются. Ну и я, с одной из девчонок, пару раз на таких вечеринках… В общем, даже ничего романтического… И вдруг она сообщает, что беременна. А я даже влюблен в нее не был, просто доступная девушка, вот и воспользовался. И она у меня была не первой, и я у нее… Я тогда подумал, что девчонке надо просто грех прикрыть и замуж поскорее выйти.

– Господи, да ты просто ханжа!

– Милая моя, в те времена на такие вещи смотрели иначе. Если девица до свадьбы, да еще не с одним, и это всем твоим знакомым известно – такая в жены не годится… Да и куда жениться – я тогда угол снимал, ты хоть знаешь, что это такое? Я жил за шкафом у вздорной старухи, в коммуналке на Лиговке, платил пятнадцать рублей в месяц, а стипендия тридцать. Подрабатывал через день грузчиком в универсаме – еще сорок. Девчонка вообще из общежития, там все мечтали за ленинградца выйти. Короче, я занял денег, устроил ее на аборт с уколом, а жениться категорически отказался. Сейчас рассказывать об этом стыдно, но тогда я никаких отцовских чувств не испытывал.

– Не кори себя. Если аборт сделала, значит, сама так решила, не на аркане же ты ее волок? Женщину трудно заставить сделать такое. А что потом?

– Да ничего. Просто всех своих пассий я предупреждал заранее, что никакой ответственности не несу, чтобы предохранялись. Многие годы я даже не думал об отцовстве, пока не полюбил тебя, да и то не сразу. Когда ты забеременела Димкой – я чертовски расстроился. Я ведь надеялся тебя добиться, а это откладывалось, и надолго.

– Я почему-то очень стеснялась перед тобой.

– Да, помню. Я пришел поздравить с Новым годом – а у тебя живот. Я был ошарашен, и больше не появлялся у вас, пока ты не позвонила и не сообщила, что одна дома и вот-вот родишь.

Я испугался, примчался раньше твоей мамы и «Скорой»… А когда в роддоме меня по ошибке назвали папашей и всучили ребенка, я зубами скрипел и думал: почему это не мой сын? Димка был такой маленький, красный, сморщенный. И ты рядом – необычная, бледная.

– Да уж, роды не красят…

– Напротив, ты была какая-то прозрачно-светящаяся. У тебя даже глаза светлее стали.

– Мне тогда двадцать только что исполнилось, конечно, я была лучше… Интересно, ты так и будешь целый день лежать, ожидая, когда он зашевелится? – переменила Наташа тему.

– Отчего же лежать, можно и покувыркаться!

– Нет.

Она взглянула на мужа, проверяя реакцию на запретное слово.

– А мне умные люди говорили, что у беременных половое влечение усиливается…

– Ты этот момент уже проморгал. Когда переваливает на вторую половину, не всегда хорошо себя чувствуешь.

– Тебе плохо? – забеспокоился он.

– Нормально. Просто обычно до полудня немного не по себе.

– Тогда я позвоню, пусть завтрак трансформируют в обед. Во сколько ты хочешь?

– Ты теперь всегда так будешь вокруг меня прыгать или просто сейчас прогибаешься? – прищурилась Наташа.

– Всегда буду. И вообще я хочу, когда ты родишь, быть только с тобой и с ребенком, и никого не видеть!

– Купи островок где-нибудь в Океании…

– Легко! – улыбнулся Пахомов. – Но ты хоть представляешь, где это – Океания?

– Понятия не имею.

– Там жарко, сыро и живут акулы.

– Тогда не надо, – рассмеялась она.

Борис задумался.

– А знаешь, киска, остров – это идея!

– Ты что, сдурел? Я никуда далеко уезжать не собираюсь!

– А если не очень далеко, в радиусе сотни-другой километров?

– С какой целью?

– Чтобы ребенок рос на свежем воздухе и нам никто не мешал. Ведь смотри, мы всегда расставались из-за каких-то внешних причин, не имеющих к нам отношения.

– В частности, из-за твоих баб, – уточнила Наташа.

– Или из-за твоего упрямства, уж извини, что напоминаю. И с моей стороны была беспочвенная ревность, но если мы будем жить на острове…

– А работа?

– Пошла она к черту, бабок хватит!

– Со скуки помрешь… – покачала головой Наташа.

Но Пахомову явно нравилась новая идея.

– Можно приезжать иногда, подчиненных вздрючить, и опять на островок.

– Ну, не знаю, еще родить надо…

– Можно поехать рожать за рубеж, в лучшую клинику…

– Нет уж, мой дорогой, я Георгию Абрамовичу доверяю, и не хочу никаких иностранных клиник!

Глава 36

Пахомов нервно мерил шагами узкий коридор перед приемным покоем. Теща, сидевшая на стуле в углу, увещевающим тоном попросила:

– Борис, успокойтесь, не ходите вы из угла в угол, все будет хорошо.

– Ольга Павловна, ну почему она не разрешила мне быть рядом? Что там происходит уже четыре часа?

– Не четыре, а три с половиной. Это нормально, дети быстро не рождаются.

– Я выйду во двор, если что – позовите.

Он вышел в зеленый садик больницы, сел на скамейку, закурил и стал смотреть на окна второго этажа, где находилось родильное отделение. Многие из них по случаю хорошей погоды были открыты. Оттуда раздавались голоса, какие-то команды, слышалось звяканье металлических инструментов, и вдруг – натужный стон и за ним какой-то нечеловеческий, звериный рык.