Долгое дело - Станислав Родионов

Рябинин набрал номер петельниковской квартиры:

— Вадим, это ты?

— Разумеется.

— Не на дежурстве?

— Нет, коли с тобой говорю.

— Не спишь?

— Сергей, я не сплю, не ем и не сижу в ванной. Говори, что случилось?

— Вадим, вы за Калязиной приглядывали… Как же она встречалась со своим помощником?

— Сначала у себя на работе через второй ход, а вот потом…

— Когда она входила в наше здание, вы за ней следили?

— Конечно, нет. Она же к тебе шла.

— Вот тут она с ним и встречалась.

— Ты его знаешь?

— Ага.

— Ну так скажи.

— Вадим, это комендант.

Из дневника следователя.

Где-то накопали руды, наплавили металла и наделали струн и труб. Где-то наготовили дерева и наделали скрипок, контрабасов и арф. Где-то и когда-то сидел человек и писал на линованной бумаге кружочки и крючочки. Где-то и когда-то мальчишек и девчонок выучили в определённом порядке нажимать на клавиши, водить смычки и дуть в трубы. Всё просто.

Почему же Лида слушала и плакала?

Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее въедались сомнения. Логика логикой, но жизнь, пожалуй, наполовину состоит из нелогичностей. И, уже поднимаясь по лестнице, Рябинин пожалел, что вовлёк в эту непроверенную акцию и Петельникова, и участкового инспектора, и понятых.

Он позвонил в хорошо обитую, чёрную, как и костюмы коменданта, дверь. В квартире что-то звякнуло и покатилось, не останавливаясь, через комнату, через кухню… И когда докатилось туда, куда надо, дверь открыли.

Комендант был одет так, как и на работе: чернющий костюм, серая рубашка, мрачный галстук и синие носки домашней окраски. Рябинин тревожно разглядывал косую чёлку и тёмные глаза, отыскивая знаки беспокойства или недоумения. Но косая чёлка косела спокойно, тёмные глаза не удивились, тонкие бескровные губы ничего не выдали… Петельников и участковый инспектор, привыкшие к немым сценам, стояли тихо. Понятые заглядывали через плечи: что там, не пускают?

И тогда Рябинин уверенно улыбнулся и свободно переступил порог чужой квартиры — комендант не удивился, а ведь должен бы удивиться. Выходит, что ждал.

— Здравствуйте, Александр Иванович. А мы к вам с обыском…

— Ищите, — с готовностью отозвался комендант, отходя в глубину комнаты.

— А где всё лежит? — весело спросил Рябинин.

— Вон там, в ящичке.

Рябинин и Петельников переглянулись, ошарашенные признанием. Вместо обыска — добровольная выдача. За один день размышлений найти соучастника и все ценности… Так не бывает. Нет, так бывает только в лёгких детективных романах. Нет, в детективных романах так не бывает — там закрутили бы. Так бывает лишь в жизни.

— Молодец, — тихо похвалил Петельников.

— На моём месте ты бы догадался раньше…

Ящик платяного шкафа казался сундуком из приключенческих фильмов. Пачки денег, драгоценности, старинное письмо, серебряная посуда… Сразу отыскался перстень с бриллиантом. Заворожённые понятые смотрели в сказочное чрево шкафа блестящими глазами, — о подобном они читали только в детективах.

Рябинин считал деньги, разглядывал пробы, определял названия посуды и драгоценностей, писал в протоколе до онемения — и всё это время не спускал края своего взгляда с коменданта.

Александр Иванович сидел на задрипанном диванчике и вроде бы не очень интересовался происходящим. Но Рябинина занимало не это — занимало лицо коменданта, на которое легло, как пало с небес, странное выражение, не поддающееся названию. На работе он ходил с другим лицом, словно заштукатуренным его родными известками и цементами. Но почему Рябинин сравнил его с небесами — пало с небес? На нём блаженство, небесное блаженство человека, порвавшего с земными делами. С чего это?

Составление протокола кончилось. Рябинин вспотел от горы написанных им бумаг. Теперь бы отдохнуть, но они решили немедленно приступить к допросу. Проводив понятых и участкового инспектора, Рябинин устало сказал:

— Садитесь, Александр Иванович, к столу…

Круглый шаткий стол посреди комнаты под синтетической скатертью, похожей на клеёнку. На тумбочке телевизор старой марки. Заезженная кушетка. Полочка с книгами — одни мемуары да технические справочники.

— Ты глянь на кухню, — перехватил Петельников его взгляд, а может быть, и мысль.

Рябинин пошёл быстро, снедаемый любопытством…

Может быть, на кухне была и плита, и раковина, и посуда. Он их не увидел, поразившись не ожидаемой тут картиной. Ему показалось, что он шагнул в нутро гигантского телевизора. Десятиметровая комната имела только пол и кусок потолка — все остальные поверхности были заняты металлом, имеющим самые невероятные формы. На полках, на стеллажах, на крюках, на каких-то рамах висели и лежали моторы и моторчики, гайки и болтики, цепи и шланги, свёрла и зубила… Была раковина, к которой примазался столик с чайником и алюминиевой кастрюлей.

Рябинин вернулся в комнату и глянул на Александра Ивановича, словно увидел его впервые, словно не встречал его много лет в коридорах и не видел у себя в кабинете. Кем он его считал? Человеком, который собственноручно красит нитяные носки. Человеком, который не живёт, а присутствует на нескончаемых похоронах. А он оказался соучастником крупной преступницы. А он оказался не просто умельцем, а механиком по призванию. Рябинин спрашивал его о смысле жизни… Там его смысл жизни, на кухне.

Теперь комендант сидел за столом, но всё с тем же лёгким и отрешённым от земных дел лицом. Рябинин разложил протокол допроса и начал переписывать сведения с паспорта.

— Вам пятьдесят пять лет?

— Нет, пятьдесят три.

— Но по паспорту пятьдесят пять…

— Моя рожа в милиции не понравилась, вот они два года и добавили.

Рябинин не стал узнавать подробности, сразу поверив, что его «рожа» могла не понравиться, — были вопросы интересней.

— Какое у вас образование?

— В размере десяти классов.

И промелькнуло, исчезая…

…Глупец не может быть образован, он бывает только грамотен…

Лицо коменданта было так благожелательно и так сияло готовностью к ответам, что, отбросив все следственные приёмы, Рябинин сказал:

— Александр Иванович, сарай вы подожгли?

— Я.

— Цистерну вы?

— Она дала склянку, а я плюханул.

— Часы вы остановили?

— Я.

— Фальшивый перстень с бриллиантом вы сделали?

— Я.

— Ко мне на квартиру вы приходили?

— Книжек у вас много, как у меня железок.

— Почему у неё спичка ходила?

— Я в спиченку иголочку, а в её рукав магнитик.

— А ожог?

— Она какой-то дрянью мазала.

— Ну а чему вы радуетесь? — всё-таки не выдержал Рябинин: ведь там, в коридорах своего здания, комендант ни разу не улыбнулся.

Александр Иванович помолчал, не подозревая, что радуется. Его мелкое лицо на эту минуту задумчивости сделалось как-то ещё меньше, словно ушло вглубь.

— А стало легше.

— Почему?

— Чаша терпения перелилась через край.

— Нельзя ли яснее?

— Видите, я дышу. Мне теперь беззаботно. А до вас-то вздохну и оглянусь. Теперь я свободный.

Рябинин посмотрел на инспектора — понимает ли тот? Инспектор посмотрел на Рябинина — понимает ли тот? Человек, которого ждал арест, говорил о своём освобождении. Да он сумасшедший. Или они чего-то не знают…

— Александр Иванович, вы имеете в виду освобождение от денег и золота? — спросил Рябинин.

— Я не какой-нибудь зелёный отщепенец.

— То есть? — не понял инспектор.

— Золота и бриллиантов не уважаю.

— Почему ж? — недоверчиво усмехнулся инспектор, поглядывая на тёмное, давно не чищенное серебро.

— А есть жизненный пример. Бывал я завхозом в экспедиции, и кантовался там один буровик курчавый. Спросишь его, сколько время, а он рубаху распахнёт, где у него на цепочке золотые часы старинной работы. Одну крышечку откроет, вторую… Ему говорили, дураку: отдай, мол, часы на хранение начальнику в сейф. Ухмылялся. Ну, пошёл в кино и не пришёл. В кустах нашли с пробитой головой и без часов. С тех пор я к золоту ни-ни.

Говорил он легко, без понуканий, словно сидел не на допросе, а с друзьями, зашедшими на ночь глядя.

— Кому принадлежат эти ценности? — официально спросил Петельников.

— Ей, Адели.

— Почему они у вас?

— Она так порешила.

— Что значит она?.. А вы?

— Моё дело подневольное.

— Как это подневольное? — удивился Рябинин, опередив удивление инспектора.

— Это будет неинтересный разговор, — впервые нахмурился комендант.

— Александр Иванович, мы и пришли для неинтересного разговора.

— Вы её любите, что ли? — спросил инспектор, подвергнув этим «что ли» сомнению такую любовь.