Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями - Борис Носик

Елизавета Алексеевна (она приняла это отчество, перейдя в православие вскоре после смерти своего любимого мужа) пережила Жуковского всего на два года — ушла вслед ему, оставив по себе смутную, грустную память в биографии русской литературы и двух полурусских сирот — Сашку и Пашку.

Послесловие первое

Пятнадцать лет спустя. Ученик без наставника в неприветливом Париже

С восьмидесятых годов прошлого века на западной окраине Парижа, на изогнутой в дугу авеню Рафаэль, обращенной к окружным, «маршальским» бульварам и Булонскому лесу, а спиной прикрывающей сады Ранелага, на месте нынешнего дома № 10 стоял особняк, где поселилась после гибели русского императора, знаменитого Царя-Освободителя, его морганатическая, как тут любят говорить (не ровня, стало быть), супруга, княгиня Юрьевская. Здесь она перечитывала влюбленные письма, которые он успел ей написать, великое множество писем. Здесь она перебирала воспоминания. Парижские воспоминания тоже. Она ведь встречалась с ним и в Париже. Ей было тогда 20 годков. Вот здесь, в Булонском лесу, его тогда чуть не убили. Впрочем, стреляли в него уже не в первый раз. После петербургского выстрела Каракозова и началась их любовь… В июньские же их парижские дни 1867 года особенно часто переносили княгиню воспоминания. Перенесемся и мы в них…

1 июня 1867 года Париж встречал русского императора Александра II. Император и раньше бывал во Франции, но это были частные визиты — на Лазурный берег, в Ниццу. Осенью 1864 года император даже принимал в Ницце на окруженной великолепным парком вилле Пейон (нынешняя клиника Бельведер на бульваре Царевича) французского императора Наполеона III, а еще через полгода, весной, он вернулся сюда к изголовью умирающего первенца-сына…

А в 1867-м император прибыл во Францию с официальным визитом. Глава русской дипломатии князь Горчаков полагал тогда, что перед лицом столь стремительного усиления «друга России» Вильгельма I и далеко идущих планов его министра Бисмарка неплохо было бы (равновесия ради) заручиться дружбой Франции и императора Наполеона III. Среди препятствий на пути этой дружбы было подавление Россией Польского восстания 1863 года. У парижан мученики-поляки пользовались отныне куда большей популярностью, чем безжалостные русские монархи-колонизаторы. А ведь давно ли тот же Александр II подписал декрет об освобождении русских крестьян, давно ли в посольской церкви на рю Берри служили по этому случаю благодарственный молебен, и опальные декабристы Николай Тургенев (брат Александра и Сергея) и Сергей Волконский отирали (по свидетельству И. С. Тургенева) умиленные слезы, «и все славили императора, превознося его до небес, и молили Господа, чтоб дал ему Всевышний здравия и сил продолжать начатое»?.. Однако за шесть лет много воды утекло под мостами Невы и Сены. Теперь в Петербурге нетерпеливые террористы охотились на ученика Жуковского, славного Царя-Освободителя, как на зверя, и жаждали кровопролитья, чтоб ускорить приход Царствия Божия на земле. Зная о революционном настрое прославленного города (всего четыре года спустя и здесь начались кровавые эксперименты Коммуны), полного к тому же политических беженцев и бунтарей со всего света, русский император перед поездкой объявил широкую амнистию участникам Польского восстания. Он надеялся, что теперь-то уж поездка пройдет спокойно. Он предвидел для себя не только дело, но и отдых, и радости: взял с собой двух сыновей, а также написал возлюбленной своей Кате, чтоб она, оставив неапольскую свою ссылку, немедля добиралась в Париж, ибо не чает ее, наконец, прижать к сердцу. Надеялся он увидеть и это чудо света — Парижскую всемирную выставку. И седьмое чудо света — оперетту Оффенбаха с участием Оффенбаховой любимицы мадемуазель Гортензии Шнейдер, которая, как говорили многие знатоки, была весьма и весьма… (Император еще по пути из Кёльна дал телеграмму, чтоб ему оставили две ложи.)

И вот 1 июня русский император с сыновьями и свитой прибыл на парижский Северный вокзал, на Гар дю Норд, недавно законченное постройкой великое творение архитектора Хитторфа (стеклянная крыша, железная паутина), которым зодчий порадовал императора Наполеона III, самолично на сей раз встречавшего на вокзале высокого российского гостя.

И хозяин и гость предвидели трудности визита. И вот уже началось — предусмотрительные люди отсоветовали кортежу следовать по Севастопольскому бульвару. Ну да, это было новое название бульвара, переименованного в честь крымских побед Франции над Россией… Зевак в тот день на улицах было много, но прием был оказан русскому гостю прохладный. Вдобавок там и сям слышались дерзкие выкрики: «Слава Польше!» Впрочем, иным парижанам даже умеренный энтузиазм толпы показался чрезмерным. Журнал «Л'Иллюстрасьон» писал в своем отчете о встрече:

«Была та же толпа, что… встречала двенадцать лет назад королеву Англии, причем в то самое время, когда убивали русских солдат. Я видел, с каким трепетом встречала та же толпа солдат, вернувшихся из Крыма…»

И вот — блеск эполетов на солнце, великаны в сине-белых мундирах, конские гривы… В глубине закрытой кареты корреспондент разглядел могучий торс и гордо посаженную голову русского императора.

Конечно же, многим хотелось увидеть русского императора. И многие из увидевших его (скажем, Жорж Занд или Флобер) оказались разочарованными: государь показался им надменным, холодным. Другие были им очарованы. Впрочем, эти противоречивость и переменчивость его внешности отмечали и те, кто его встречал в России. Теофиль Готье, видевший государя на празднике в Зимнем дворце в 1865 году, с восторгом описывал в своем «Путешествии в Россию» статную фигуру монарха, правильность его черт, его медальный профиль, синеву его глаз, скульптурные, греческие линии рта, твердость, величие лица, освещаемого по временам доброй улыбкой. Источник этих перемен и противоречий во внешности императора пыталась объяснить в своей книге «Двор двух императоров» придворная фрейлина Тютчева: когда Александр пытается напустить на себя важность, величие, его большие голубые глаза становятся невыразительными, лицо становится похожим на маску. В узком кругу, когда он позволяет себе быть самим собой, лицо его освещает нежная, приятная, добрая улыбка. Это приятное выражение лица свойственно было ему, когда он еще был Наследником. Позднее он стал напускать на себя суровость и напоминал при этом неудачную копию своего отца.

Ну а что под маской?.. Такие разные люди, как, скажем, Бисмарк и знаменитый цензор, друг русских писателей Никитенко, отмечали доброжелательность императора, мягкость его характера, его человечность, искренность и простоту, чувствительность… Многие рассказывают о его необычайной терпимости (в том числе и религиозной), о его попытках быть мягким и всепрощающим с бунтарями, с политическими противниками, с отважным своим врагом Шамилем… Что же до юного Александра, то достаточно вспомнить, что его воспитателем был добрейший из русских писателей Василий Андреевич Жуковский, нежно любивший своего воспитанника (и им нежно любимый). Достаточно вспомнить, как ученик и учитель со слезами бросились в объятья друг другу в снежной степи, когда догнавший их фельдъегерь сообщил, что император-отец согласился на их просьбу помиловать декабристов, за которых они просили… Правда, с тех пор много воды утекло, и многие из знавших Александра раньше (скажем, королева Английская) отмечали происходящие в нем резкие перемены. Вероятно, когда у человека слишком много власти и когда при этом его пытаются подстрелить на каждой прогулке, это плохо сказывается на его характере и самочувствии… И все же…