Записки русского интеллигента - Владимир Зёрнов

В самом начале января мы возвратились в Москву, и я вызвал врачей. Папу всегда лечил профессор Н. С. Кишкин, но надо было не терапевта, а хирургов и андрологов. Профессор А. В. Мартынов, хирург, большой папин почитатель, рекомендовал такой состав консультации: сам Мартынов, профессор Спижарный, А. Ф. Гагман и Фроштейн.

У папы была констатирована гипертрофия простаты, и в связи с этим начиналось отравление организма. Мартынов настаивал на немедленной операции удаления желез, операции тяжёлой и кровавой, считая, что в противном случае будет делаться всё тяжелее и кончится смертью. Фронштейн его поддерживал. А Спижарный говорил, что, не будь это Дмитрий Николаевич, он согласился бы на риск операции, но рисковать испортить свою «статистику» неудачной операцией над Дмитрием Николаевичем Зёрновым он-де не желает. Гагман поддерживал Спижарного и говорил, что можно вполне обойтись катетеризацией. Так они и не пришли к общему заключению.

Когда Гагман и Спижарный уехали, Мартынов остался и сказал мне:

– Я считаю, что отношение Спижарного просто недобросовестно. Он не хочет рисковать испортить свою статистику и оставляет больного без помощи. Но при создавшихся условиях я без поддержки крупного хирурга оперировать не решусь. Вызовите из Петербурга Фёдорова[37]. Если Сергей Петрович поддержит, я, несмотря на риск, буду оперировать. Я лично уверен в необходимости операции!

Я сейчас же, хотя было 9 часов вечера, поехал на станцию междугороднего телефона. Мне удалось соединиться с квартирой С. П. Фёдорова. Надо сказать, что лично я его раньше никогда не встречал. Он находился дома. Несмотря на плохую слышимость, мне удалось достаточно точно рассказать, в чём дело. Сергей Петрович без всяких колебаний ответил:

– Сегодня уже поздно, я выехать не могу, но послезавтра утром я буду у Дмитрия Николаевича!

До сих пор с волнением и благодарностью вспоминаю отношение А. В. Мартынова и С. П. Фёдорова к папе. Теперь уже давно их обоих нет на свете{468}.

Через день утром я отправился на Николаевский вокзал встретить Фёдорова. Из вагона вышел красивый блондин с большими усами «в три кольца», в генеральской шинели на красной подкладке. Я сразу догадался, что это Сергей Петрович, подошёл к нему и рекомендовался. Сергей Петрович сказал, что он только заедет домой (у него была квартира и в Москве) переодеться и через час-полтора будет у нас.

Когда я вернулся, Мартынов был уже у нас, а вскоре приехал и Фёдоров. Хотя всё это меня и очень волновало, но я любовался, с какой уверенностью и ловкостью исследовал папу Сергей Петрович. Он без всяких колебаний сказал, что операция необходима и немедленно, но рекомендовал разделить её на два такта: сначала вскрыть мочевой пузырь через живот и сделать свищ, чтобы моча не задерживалась, а когда состояние папы улучшится, приступить уже к радикальной операции удаления железы.

Папа переехал в хирургическую клинику Мартынова на Девичье Поле, и вскоре тот его оперировал, а Фёдоров присутствовал на операции. Операцию папа перенёс хорошо. Заснул от хлороформа, по выражению Мартынова, как младенец. Мартынов объяснял это тем, что нервная система папы не была испорчена ни алкоголем, ни другими какими-нибудь наркотиками, кроме, пожалуй, никотина.

Я во время операции в клинике не присутствовал, но приехал в тот же день и затем в течение двенадцати дней каждый раз бывал у папы. Привозил ему виноград, икру и с каждым новым днём видел, что общее состояние его улучшается: появился аппетит, восстановился хороший цвет лица, папа всем опять начал интересоваться. Конечно, папе было всё же трудно существовать, хотя он мог выходить и даже впоследствии стал опять читать лекции – он оставил за собой свою любимую тему «Органы чувств», но ему приходилось постоянно носить на себе мочеприёмник (резиновый мешок), который был соединён трубкой через свищ на животе непосредственно с мочевым пузырем. Пришлось постоянно держать медицинскую сестру, которая должна была прилаживать эти приспособления, стерилизовать катетеры. Всё это, конечно, было тяжело. Папа мечтал о радикальной операции.

Весной 1915 года папе пришлось опять лежать в клинике, но и на этот раз радикальной операции не сделали, а только удалили камень, образовавшийся в мочевом пузыре. Очевидно, опасность отравления мочой всего организма была устранена, и те хирурги, которые были за операцию, теперь не решались рисковать. Но папа по-прежнему мечтал о радикальной операции и говорил, что если он её перенесет, то навсегда переедет в Саратов, чтобы жить вместе с нами.

Лето 1915 года мы, как и всегда, проводили в Дубне, но перед переездом в неё довольно долго оставались в Москве. Папа лежал в клинике, а мы жили в его квартире.

На Пасхальных каникулах в 1916 году папа гостил у нас, и мы с ним усиленно искали дом – папа хотел купить дом, в котором мы могли бы жить вместе. Мы совсем было уже сторговали двухэтажный дом на Астраханской улице у законоучителя коммерческого училища отец Николая, кажется, тысяч за двадцать. Но кто-то дал этому отцу Николаю на одну тысячу больше. И когда я пришёл к нему, чтобы условиться, как переводить деньги, дом оказался проданным. Нам было весьма досадно: дом очень нам подходил и по размеру, и по цене, к тому же он располагался совсем близко от университета. Папа, конечно, не стал бы спорить из-за одной тысячи. А меньше чем через год папы не стало.

После Нового 1917 года мы с Катёной и Танюшей ездили к нему в Москву и пробыли у него Татьянин день{469}. Он мне тогда не сказал, что собирается всё же оперироваться, а в начале марта он решил подвергнуться радикальной операции, но её он не дождался. Накануне переезда в лечебницу для подготовки к операции он внезапно скончался от настоящего разрыва сердца[38].

Когда я осознал, что папы больше нет, у меня сделалось такое ощущение, будто мне не на что и не на кого в жизни опереться, хотя я уже был ординарным профессором.

Папа скончался 13 марта 1917 года через две недели после Февральского переворота. Последний его подарок Митюне – сочинения Загоскина, на книжках папа написал по ошибке 13 марта вместо 7-го, то есть случайно указал число дня своей смерти.

Погром немецких магазинов в Москве

Во время нашего пребывания в Москве там произошёл погром магазинов и учреждений, принадлежавших людям с немецкими фамилиями. Первоначально антинемецкая демонстрация, несомненно, была организована полицией, но потом толпа так расходилась, что «патриотическая» демонстрация превратилась в дикий грабёж: всё, что имелось в магазинах, подверглось разграблению. А магазины были и в самом деле соблазнительные. Я сам видел, когда грабёж уже немного поунялся, как «патриоты» входили через разбитые окна в магазин Эйнем{470} и выходили оттуда с узлами конфет, печений и прочих сладостей. На Кузнецком мосту из окон второго этажа летели чудесные рояли из магазина Циммермана{471}. Был разграблен и магазин обуви фирмы «Скороход»{472}, хотя тут уж и фамилии никакой немецкой не было.