Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Еще об одной статье, К. Аксакова, о богатырях времен князя Владимира.

Речь в ней идет о фольклоре, главным образом былинном, помещенном в «Сборнике» Кирши Данилоова. Естественно, что автор передавал содержание текстов, цитировал их. Именно они составляли основу статьи. Речь шла в основном о богатырях двора князя Владимира, отмечалось, что это не реальный мир, а сказочное отражение его в народных песнях. О самом Владимире говорилось, как и в былинах, не так уж много. Речь шла о том, что именно при его дворе начинается обычно действие: славный пир, пирование

Как во славном городе во Киеве,У ласкового князя, у Владимира

Отмечается, что Владимир радушный, гостеприимный хозяин, «красное солнышко», что он «ласковый» (постоянный эпитет в его описании), добродушный, приветливый, что он именно христианский, православный правитель. Христианская основа, по словам Аксакова, вообще подчеркивается в былинах, противопоставляется началу не христианскому. Богатыри подчеркивают отсутствие икон при дворах иноземных государств, в Золотой орде, на которые можно бы помолиться:

Некому у тя помолиться,Не за что стенам поклониться

Для былинного мира характерно подчеркиванье и семейного начала. Богатыри относятся с почтением к отцу, матери, просят их благословления, собираясь на подвиг. Они повинуются родителям (когда Василий Буслаев слишком разбушевался, новгородцы просят защиты у его матери; та сажает сына под «замки и запоры“).

Все это не должно было вызывать неблагосклонного внимание цензуры. Но многое могло не понравится. Начиная с деталей. В статье отмечается, что богатыри сидят на пиру на скамье не по аристократическому праву, а по заслугам. Здесь и богатый боярин Стар, и Алеша Попович, и приезжий Дунай, все равны. А главным является Илья Муромец — крестьянский сын (его постоянный эпитет).

В статье отмечается и то, что князь Владимир, при всех своих положительных чертах, не наделен богатырской силой, решительностью, даже храбростью; он часто смущается, пугается, не знает, что делать при наступлении беды, если в Киеве в тот момент не оказалось кого-либо из богатырей. Особенно боится он грозных посланцев из Орды, которые ведут себя за столом грубо и нагло. Когда приходит с войском Калин-царь, грозит взять Киев, а “ Владимира-князя в полон полонить», Владимир просит Илью Муромца «думушку думать»:

Сдать ли мне Киев,Не сдать ли Киев,Без бою, без драки,Без кровопролития напрасного

И только вмешательство Ильи выручает князя.

Иногда Владимир совершает безнравственные поступки. Когда Добрыня Никитыч уезжает на долгий срок совершать подвиги, он разрешает своей жене, по истечении этого срока, выйти замуж, за кого угодно, кроме Алеши Поповича. Князь Владимир сватает жену именно за Алешу. Добрыня, возвратившись, с упреком говорит князю:

Не диво Алеше Поповичу, —Диво князю Владимиру;Хочет у жива мужа жену отнять

Приводит Аксаков и ряд текстов, где жена князя Владимира, Афросинья-королевишна, изображается влюбчивой и сластолюбивой. Она способна на злое дело. В былине «Сорок калик со каликою» рассказывается, что она вльбляется в атамана странников, идущих в Иерусалим на богомолье. Когда тот отказывается выполнить ее домогательства, она, при помощи Алеши Поповича, подкладывает ему в сумку серебряную чарочку и обвиняет в воровстве. Странников обыскивают и… На этом Аксаков обрывает перессказ, «так как эта прекрасная песня» выходит за рамки богатырских, которым посвящена статья, и нужна только для изображения характера Алеши Поповича, пособника во злом деле. Аксаков, видимо понимает, что этот эпизод привлечет внимание цензуры, что и произошло на самом деле.

Такой же сластолюбивой и неверной княгиня предстает в былине о Тугарине, прямом враге народа Киева и князя. Она благоволит Тугарину, называет его «милым другом», ругает Алешу, который с ним расправился: «Но княгиня бранила Алешу, что он разлучил ее с милым другом, с молодым тугариным Змеевичем». Понятно, что такая статья, особенно в общем контексте «Московского сборника», по замыслу совершенно не оппозиционная, послужила тоже одной из причин обвинения.

В итоге «Московский сборник» запрещен. Второй том его не вышел. Как и остальные планируемые тома. Так как их предполагалось всего четыре, возник вопрос: не следует ли подчинить подобные издания правилам о журналах и газетах, разрешаемых только лично царем (285). Резолюция Николая: «всё справедливо» (286). Многие считали, что дело о «Московском сборнике» раздуто Шихматовым и III Отделением. Думается, оно идет в общем русле цензурной политики того времени. 3 марта 1853 г. приведено в исполнение решение по всеподданнейшему докладу Шихматова: 1) 2-й том «Московского сборника» запретить; 2) прекратить издание этого сборника; 3) редактора его, И. С. Аксакова, лишить права редактировать какие-либо издания; 4) участникам сборника (перечисляются имена) сделать «наистрожайшее внушение за желание распространить нелепые и вредные понятия, приказать в дальнейшем представлять свои рукописи в Главное управление цензуры» (286). Шихматов хотел вообще лишить их права печататься, но Орлов (III Отделение) несколько смягчил наказание, в то же время установив за ними, «как людьми открыто неблагонамеренными», явный полицейский надзор (286).

Наказан и цензор, В. В. Львов, сочувствовавший славянофилам (он прежде сотрудничал в «Мосвитянине»). Львов получил строгий выговор и вскоре вышел в отставку.

Цензура свирепствовала. Недовольство ею дошло до того, что сам Комитет пишет Шихматову о слухах по поводу цензоров, которые идут гораздо далее видов властей, и выражает надежду, что «бдительность высшего правительства, направленная единственно против предосудительного или неблагонамеренного, отнюдь не будет принимаема цензорами за повод к действиям стеснительным или произвольным» (287). Цензоры же были просто напуганы деятельностью того самого Комитета, который ныне упрекал их за излишнюю строгость.

Недоумевающий по поводу обвинения в излишней строгости Шихматов сообщил все же цензорам о письме Комитета. Попечитель Петербургского округа Мусин-Пушкин поспешил реабилитировать цензоров. 3 мая он пишет Шихматову, прося довести до сведения царя, что «никто из цензоров не действовал и не действует стеснительно или произвольно». Слухи же распускают «люди вредные, ищущие средств ослабить благонамеренное и весьма полезное действие цензуры» или «люди легковерные и неосновательные» (287). По совету своего умного директора канцелярии Шихматов просьбы Мусина-Пушкина не выполнил. Влезать в полемику с Комитетом не имело смысла.

Множество мелких придирок 1852 г. В «Санкт Петербургских Ведомостях» рассказывалось о новом парижском танце М а з е п а; Шихматову показалось, что в сообщении содержится насмешка над Россией, так как Мазепа — ненавистное для всякого русского имя. Сделан строжайший выговор цензору Пейкеру, а редактора Очкина пригрозили отдать под суд (344, 524-5).

Вероятно, в 1852 г. из ведения Комитета изъяты духовные сочинения на восточных и еврейском языках, которые переданы в особый комитет. Такое изменение не свидетельствовало об уменьшении влияния комитета 2 апреля, о недоверии к нему. Возможно, Комитет, слишком перегруженный делами, сам попросил об этом изъятии. Характерно, что как раз в это время Комитет получил право окончательного самостоятельного решения, право доводить до сведения царя только особенно важные дела, вопросы законодательного характера и пр. По сути право окончательного решения свидетельствовало о безграничном доверии царя и передаче комитету всей власти над литературой (288).

Дальше события развивакись в том же духе. В 1853 г. Никитенко записывает в дневник: «Действия цензуры превосходят всякое вероятие». Чего хотят достигнуть? остановить деятельность мысли? — с грустью спрашивает он. «Но ведь это все равно, что велеть реке плыть обратно» (362). Все нелепости цензоры сваливают на негласный комитет, «ссылаясь на него, как на пугало, которое грозит наказанием за каждое напечатанное слово» (363).

В 1853 г. почти одновременно меняются председатель комитета 2 апреля и министр просвещения. В марте Анненков становится Новороссийским и Бессарабским генерал-губернатором. Вместо него назначен давно жаждущий этого места М. А. Корф. В марте того же 1853 г. уходит в отпуск для лечения Шихматов. Исполнять его обязанности поручено А. С. Норову. По сути дела еще при Шихматове Норов управлял министерством.11 апреля 1854 г. его назначают министром (а товарищем министра с 1855 г. становится П. А. Вяземский. («Обзор…» — перечисление министров, попечителей -341).