Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова

Может, он верил в телегонию? У животных самка на всю жизнь сохраняет генетический код покрывшего её первого самца. Сучка, которую поимел дворняга или пусть даже элитный кобель другой породы, навсегда выбывает из списка производителей. То же с лошадьми и особенно наглядно выражено у бездомных кошек, чистотой крови которых никто не интересуется. А мы с животными одной природы. Известны случаи рождения мулатов от белых женщин, если предшествующим партнёром был негр.

Своим отношением к сыну, Дон исковеркал моё материнское чувство. Даже с рождением дочери я не почувствовала всей силы любви к ребёнку. Кирилл её щедро восполнил. Он любил чужое дитя, как не каждый любит своё. Я так никогда и не узнала, что он думал на самом деле. Но если бы и знал правду, для него это сути не меняло. Катя родилась его дитём, он оберегал её в моём животе, забирал из роддома, менял пелёнки, не спал ночей, когда она болела. Катал на санках, учил плавать, потом делал с нею уроки и ходил в зоопарк. Она не мне, а отцу поверяла свои тайны, носила его отчество и фамилию. Большего ему не требовалось.

Катюня росла озорницей.

– Ах ты разбойник! – смеялся Кирилл.

– Ябоник, – повторяла дочь.

– Послушай, как она образно говорит, – теребил меня муж: – «Подметла» вместо «подмела», «пчёлка», а не «чёлка», ходить «бисиком»!

Он обожал эту девочку. Он выглядел счастливым, и совесть меня не мучила. Больше того, наконец отпустила боль за сына, к которому был равнодушен Дон. Я испытывала щемящую сладкую радость, видя по утрам две белокурые головки за столом. Это были наши дети.

Однажды среди нежных супружеских объятий Кирилл неуверенно спросил:

– А не родить ли нам ещё ребёночка?

– Нам? – усмехнулась я. – Ну, роди.

Он понял.

Кирюша так заласкал дочь, что невольно приходилось проявлять строгость, даже суровость, чтобы столкнувшись с казусами реалий она не стала заикой. Напрасно я волновалась: Катюня не только похожа на Дона внешне, она унаследовала его характер, выросла жизнестойкой, но жёсткой, как петушиная нога. Однако именно это проказливое маленькое существо навсегда сроднило меня с Кириллом.

Вопреки сомнениям, «чужой мужик» стал мне по-настоящему близок. Искусство жить по существу есть искусство забывать. Страшная по смыслу формула принадлежит великому исследователю человеческой души Варламу Шаламову. Я забыла прошлое и вынырнула в настоящем, во всяком случае, мне так почудилось. Не знаю, насколько это нравственно. Если по каждому поводу вспоминать Дона, связь с ним никогда не разорвётся. Он оказался встроен в меня столь глубоко, что, комкая праведные намерения, я ещё долго бессознательно сопоставляла своих мужей, и эти сравнения руководили моими ощущениями и даже поступками. Кирилл благоговейно касался губами моих волос, а я гнала мысль, о том, с какой страстью Дон наматывал их на руку и чувственно шевелил ноздрями, ловя запах. Дона я любила всеми потрохами, заполошно, без головы. К Кирюше прилепилась душой. Я так устала от горя, от раздвоенности сознания, от неуверенности в себе, мне было достаточно лишь облокотиться на что-то прочное и больше не мучиться, а он давал больше. Когда это сделалось нормой, захотелось сверх того: ах, если бы Дон мог видеть, как другой мужчина наслаждается моим телом! Болезненно хотелось реванша. Сознание, что каждую ночь в любвеобильное сердце покойника вонзается стилет, приносило утешение. Звучит цинично, но всякая жертва, сохранившая жизнь, становится палачом.

8 сентября.

Время текло без всплесков, по заранее проложенному руслу, о чём я долго безнадёжно мечтала. Муж много помогал по дому, ходил с детьми в цирк, катал на лодке в парке ЦДСА, весной и летом они часто гуляли в основанном Петром I аптекарском огороде, пестревшем сезонными цветами. Мы наняли домработницу – 20 рублей в месяц были по карману интеллигенции, которая в России при всех режимах вознаграждалась скромно. Это сегодня кухарки и уборщицы ломят такие деньги, будто знают пять языков плюс высшую математику. А всё потому, что никто не хочет прислуживать. Демократия. Хоть сам себе, но начальник.

Я снова поступила на работу и задружилась с поэтессой Ольгой, которая вместе с когортой других, более талантливых поэтов, в громовые шестидесятые под восторженный гул толпы читала свои гражданские вирши в Политехническом музее. Как всякий истинный человек искусства, она отличалась завидной коммуникабельностью и одновременно большой закрытостью, выставляя себя такой, какой хотела, но какой не была. Я терзала её вопросом: как распознать в себе сочинителя? Поведала, что втайне пишу роман, который начинается словами: «Всё, что имеет начало, имеет конец».

– Очень остроумно, а главное ново, – заметила поэтесса, пролив скрытую желчь.

Насмешку я проглотила. Если прощать недостатки себе, почему бы не прощать их другим? Легко. И вообще, она недавно потеряла мужа, её уже не печатали, стихи теперь вообще издаются редко, потому что плохо покупаются. Высокие идеи больше не волнуют массы, их испортила свобода слова – говори, что хочешь, кричи, пиши на заборах, никого не колышет. Но Ольга занимала какую-то должность в столичной писательской организации, по велению времени участвовала в разных литературных сайтах, её помнили и приглашали на массовые мероприятия, призванные поддерживать угасающий интерес литераторов друг другу. Мы часто ходили в ЦДЛ на встречи с авторами, презентации новых книг, вручение местечковых премий. Иногда это кончалось буфетом или рестораном. И вдруг Ольга перестала мне звонить. Я пыталась выяснить, что сказала или сделала не так, она улыбалась, не сдаваясь. Через некоторое время появилось двухтомное переиздание её стихов. Ходили слухи, что помог друг покойного мужа, приближенный к нынешней власти. Есть ли тут зависимость – зуб не дам. Возможно, моя персона стала для неё мало престижной. Недавно узнала – Ольга пережила инсульт, справилась, понемногу работает и старательно обходит тему болезни.

Разорванная дружеская связь неадекватно чувствительна, и через много погибших в разлуке лет я вдруг сочинила стишок, чем балуюсь редко, и отправила поэтессе по электронной почте.

Как ошибаются супруги,

так ошибаются друзья.

Я думала, что мы подруги,

а оказалось – так нельзя.

Своею лёгкою рукою

ты помахала: извини,

мы тут идём другой тропою,

иначе проживаем дни.

Но если это не измена,

тогда спросить тебя позволь:

зачем согласию на смену

сердечная приходит боль?

Моя наивность не изжита

ни сединой, ни склоном лет.