Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Добрый день, мадам Табачник, — с улыбкой проговорила Мария.

Ничуть не изменилась обстановка в этом доме, в котором всегда царили хаос и беспорядок.

— Рива дома?

Мадам Табачник словно окаменела в своем сверкающем халате. Он казался одним из тех, которые она носила тогда, в прежние времена, поскольку так же блестел в полумраке прихожей. Свет, лившийся в дверное стекло, падал прямо на лицо Марии.

— О-о! Не сводите меня с ума! Это непостижимо! — воскликнула мадам Табачник. Она торопливо приблизилась и, вместо того чтоб подать руку, легонько покачала пальцем. — Это вы или не вы, мадам Муся? А я подумала: мерещится. Потому что с этой нашей жизнью что только не примерещится! О вейзмир! О вейзмир! Но вы выглядите совсем так же, как в фильме «Девушки в белом»! Ах, где только Рива, чтоб могла на вас посмотреть? И сами решили навестить наш дом! Кто бы мог поверить! И как жаль, что папа так занят! До чего бы обрадовался!

Мария подумала, что, наверное, придется заглянуть в лавочку господина Табачника, чтобы в самом деле доставить ему столь желанную радость. И все же была уверена, что тот отнюдь не сгорает от желания видеть ее. Как и ей самой не много радости принесет его обычное упорное молчание.

— Даруца! Быстрее протри пол и постели ковер! О вейзмир! И никто даже не узнает, что вы приходили к нам! Сама Бетя Гликман не видела в своем доме такой гостьи! Даруца, сполосни руки и иди в кухню!

— Но вы не сказали, где Рива? — спросила Мария, начинающая испытывать легкое раздражение. Она пришла повидаться с подругой, а не выслушивать бесконечные вопли ее матери. Ей было известно, что после окончания Варшавской консерватории Рива вернулась в Кишинев.

— Как это — где Рива? — откуда-то из дальней комнаты раздался голос мадам Табачник. — В Черновцах! Эх, лишняя обуза на нашу голову! Что ей делать здесь с этим пианино? Что, я вас спрашиваю! Играть? А для кого? Мы с папой уже наслушались — довольно. Папа говорит, что за деньги, которые выброшены на учение, даже слишком.

Марию охватило сомнение, произносил ли когда-нибудь такое количество слов господин Табачник.

Мадам Табачник вернулась в зеленом шелковом платье, готовом лопнуть при первом же движении хозяйки, еще более раздобревшей с тех пор, как Мария видела ее в последний раз. Она сильно напудрилась и нацепила нитку настоящего жемчуга. Как видно, не последние деньги отдал папа за учение Ривы.

— Но что она делает в Черновцах?

— В Черновцах? Ах, да. Ай-яй-яй! Какой миленькой вы стали, мадам Муся! А сколько шика! Чем прикажете угощать? Если б знала, приготовила бы баклаву, рулет или что-нибудь еще. Надеюсь, помните, как вам нравилась моя баклава в те времена? Когда учились вместе с Ривой музыке? Ах, золотые были времена! Не то что сейчас… Сейчас живем от утра до утра. — И понизив голос: — Появилась какая-то партия кузистов[50]… Ах, мадам Муся, вы приехали из Европы, как вы думаете: что будет с нами, евреями?

Мария нахмурилась. Вспомнила ужасающие сцены в Дрездене, еще более страшные рассказы, переходившие из уст в уста. Не стоит рассказывать все это здесь: мадам Табачник еще больше напугается. Но не находилось и успокаивающих слов.

— Но баклава все же есть…

— Не стоит, мадам Табачник. Я больше не ем баклаву. — И грустно улыбнулась. — Нужно следить за фигурой…

— Как же, как же, обязательно! Мы понимаем… Ах, мадам Муся! Как же вам повезло, как повезло…

— И все же вы не сказали: что делает в Черновцах Рива?

— Да, да! Что делает? Хочет открыть музыкальную школу. Учить детей играть на пианино. Совсем маленькую школу. Если б кто-нибудь спросил лично меня, стоит ли посылать детей в такую школу, я бы сказала, что все это — выброшенные на ветер деньги. Но кто станет меня спрашивать, тем более в Черновцах? Разве, может, по телефону? Так что пусть заработает какую-то копейку и Рива. Мы же тратились — теперь пусть тратятся другие. Только и пользы, мадам Муся, только и пользы…

Встречу с Тали она нарочно оставила на последние дни. Поскольку была самой легкой, самой приятной, вроде комедия дель арте после «Травиаты» или «Баттерфляй». Хотя и здесь, в этом доме, не ощутила больше прежней атмосферы покоя и безмятежной тишины, царившей по крайней мере внешне в прежние времена. Та же доамна Нина. Она сидела на своем обычном месте на кушетке в гостиной. Но как же сильно изменилась! Лицо больше не казалось тонким и нежно очерченным. Было худым, осунувшимся, черные круги опускались до самых скул. Тело, похоже, стало еще более мелким и хрупким. Радость встречи на какое-то время оживила ее глаза, но вскоре взгляд их снова погас, потускнел, словно она испугалась чего-то.

— О, о Мария, девочка наша! Мы давно уже ждем тебя. И, должна уверить, разделяем твою скорбь. Но и вместе с тем я счастлива видеть тебя. Хотя сейчас, наверно, ты не будешь от нас в большом восторге.

— С чего бы это, доамна Нина? Я всегда с большой любовью и признательностью вспоминаю часы, проведенные в вашем доме.

— Ах, не знаю, не изменишь ли мнение сейчас. Садись возле меня. И не обращай внимания, что так похудела. Никакой серьезной болезнью не страдаю…

— Господи! Мне и в голову ничего подобного не приходит. Выглядите немного похудевшей, это правда…

— Ты, Муся, всегда была открытым и искренним созданием. Другая на твоем месте изрекла бы какую-нибудь подходящую к случаю банальность… Да, я не совсем хорошо себя чувствую. Потому-то и поторопилась завершить дело, которое, возможно, крайне огорчит тебя…

Мария ничего не могла понять. Сидела, не осмеливаясь задавать вопросы, хотя чувствовала что-то неладное. Уж не лишилась ли душевного равновесия доамна Нина? Она ведь всегда казалась несколько странной.

— Но не будем говорить о нас, — продолжала хозяйка,