Кайсё - Эрик Ластбадер

— Он был пацифистом, — сказал Оками приглушенным голосом. — Он был храбрым, а не я. Он открыто высказывал то, что я чувствовал своим сердцем, но никогда не говорил вслух.

— Вероятно, он также был несколько глуп, — заметил полковник. — В то время нельзя было высказывать то, что думаешь, если это противоречило мнению большинства.

— Нет, нет, разве вы не понимаете, что он был прав для себя самого. Он был героем. — Горечь в голосе Оками была как яд, всыпанный в кубок вина. — А наградили меня. Это была шутка, конечно, потому что все, что я сделал, я сделал со страха за свою собственную жизнь. Мой капитан выстрелил бы мне в спину, если бы я не исполнил приказа. Я должен был рискнуть. — Вероятно потому, что он был пьян, он добавил: — Вы не собираетесь спросить у меня, почему я должен был рискнуть и получить пулю в спину?

Полковник остановился, взял пустую бутылку из руки Оками.

— Я знаю почему. Из-за славы. Если только мы могли бы упасть, как цветы вишни весной — такие чистые и светлые!

Когда полковник продекламировал стихи, которые написал пилот-камикадзе перед смертельным полетом, Оками заплакал. Он был пьян, рядом с другом, так что это было позволительно и даже желательно. Внутренняя напряженность от сдерживания в себе эмоций периодически требует выхода.

— Генерал Макартур не может, вероятно, одобрять то, что задумывает делать Виллоугби, — сказал Оками, вытирая глаза. Холодный, освежающий ветер выветривал из него хмель, несмотря на все его усилия не трезветь. — Перевооружение Японии сейчас было бы дипломатической неудачей для вашей страны и экономической катастрофой для моей. Если Япония не найдет пути для создания новой экономической базы, основанной на товарах мирного времени, не будет будущего для всех нас.

— Согласен, — заметил полковник. — И также, я полагаю, согласен с этим и Макартур.

Он спрятал руки за спину и стал ритмично ими пошлепывать одна о другую.

— Но мы еще не знаем, куда идет эта информация и кто может сейчас иметь к ней доступ. Кто является сейчас нашим врагом, Оками-сан? Я не знаю его, а вы? У меня растет подозрение, что враг может быть могущественным и имя ему — легион.

— У нас нет времени для размышлений. — В своем состоянии он словно выплюнул последние слова. — Вы должны пойти к Макартуру...

Полковник покачал головой.

— Нет, послушайте меня, мой друг. Мы должны разрушить план, задуманный Виллоугби, но нам следует быть осторожными. Макартуру претит даже малейший намек на раскол между его людьми. У него свои проблемы с президентом и союзниками, и он очень осторожно относится ко всему, что могло бы вызвать отрицательную реакцию общественности. Нам нужно узнать, что на уме у тех, кто выступает против нас. Скажите, Оками-сан, могли бы вы вытащить свой катана, если бы были глухим, немым и слепым?

— Да, если я буду должен сделать это, — ответил глухо Оками. Он продолжал находиться в возбужденном состоянии из-за остатков алкоголя в организме и из-за жажды отмщения.

Полковник помолчал, повернулся к Оками. Они стояли под старой вишней. Окруженные ее воздушными, ароматными ветвями, они были похожи на богов на вершине горы Фудзи, рассуждающих о судьбе смертных под ними.

— Вы не похожи на человека, способного пойти на самоубийство. Я знаю вас достаточно хорошо, — резко сказал полковник.

Он вновь покачал головой.

— Нам известно, что Альба и его капо в Штатах вторгаются сюда, и не только в американский черный рынок, но также и в ряды вашей собственной якудза. Мафия и якудза в одной постели — пугающая перспектива. Это и есть наша главная проблема. Замысел Виллоугби — только часть более широкой картины, которую нужно четко представить, прежде чем мы будем знать, по какому пути нам пойти.

— Полагаю, что настало время, чтобы я нанес визит Альбе.

— Нет. Думаю, что это было бы ошибкой. И, кроме того, мы еще не знаем, кто наш друг и кто враг.

Они продолжили прогулку. Солнце грело их плечи. Утренний свежий ветерок прекратился. Полковник был вынужден помолчать, пока они проходили мимо пары вооруженных солдат. К ним подбежал ребенок. Его руки были полны цветков вишни, которые он собрал на траве.

Он подбросил их вверх, и бледно-розовые лепестки разлетелись как снежинки. Ребенок побежал, и его радостный смех разнесся по парку.

— Самое благоразумное сейчас — встретиться с Джонни Леонфорте, — продолжал полковник, когда они остались одни. — По тому, что вам удалось узнать, он, кажется, является слабым звеном в этой цепи. Если это так, его легче всего сломать.

— Может понадобиться применить силу.

Лицо полковника было серьезным.

— Оками-сан, жизненно важно знать, с какого рода ситуацией мы столкнулись. Будущее вашей страны и, вероятно, моей находится в подвешенном состоянии.

Оками выбирал место и время с большой тщательностью. Он потратил три дня, следя неотступно за Джонни Леонфорте, с тем чтобы узнать его распорядок дня. Наконец он решил перехватить его, когда он отправится на квартиру Фэйс Сохилл.

Оками узнал, что, как правило, Леонфорте оставлял вечера свободными, так как это было время, когда он проворачивал большинство своих прибыльных сделок. Оками следил из тени с противоположной стороны улицы, как Леонфорте подъехал в служебном «джипе».

Сжав плоскую рукоятку своего вакидзаси, длинного, слегка изогнутого ножа, который был плотно прижат к животу, Оками быстро пересек улицу.

— Джонни! — позвал он, приблизившись к нему.

Леонфорте повернул голову так быстро, что Оками мог услышать хруст его шейных позвонков. Глаза Леонфорте сузились.

— Вы! Я сказал вам...

Оками выбросил вперед правую руку и нанес Леонфорте сильный удар в солнечное сплетение, где сходятся под мускулами основные нервные каналы.

— А... а... а!

Звуки, издаваемые Леонфорте, напоминали мычание человека, которому в рот вставляют кляп. Он начал наклоняться вперед, но ухватился одной рукой за заднее сиденье, а другой нащупывал свой офицерский пистолет сорок пятого калибра. Оками спокойно протянул руку и крепко сжал известное ему место на руке Джонни около плеча. Вся правая сторона Леонфорте сразу онемела.

Оками вытащил его из «джипа», проволок в узкую, продуваемую ветром улочку на сторону, где был расположен жилой дом, в котором находилась квартира Сохилл. Прислонив его к мрачной железобетонной стене, он пару раз ударил по перекосившемуся лицу Леонфорте, пока его глаза не приняли осмысленного выражения.

— Я сожалею, что дело дошло до этого, — сказал Оками, нанеся ему коленкой сильный удар в пах.

У Леонфорте началась сильная рвота. Оками ловко отступил в сторону, чтобы его не испачкало. Потом он чуть оттащил и Джонни в глубь улочки, подальше от грязи.

— Я хочу звать, что происходит.

— Пошел к черту!

Оками ударил с такой силой по его голове, что услышал треск черепной кости. Леонфорте застонал, затряс головой. В уголках его глаз стояли слезы.

— Я убью тебя за это, — процедил сквозь окровавленные зубы Леонфорте.

— Я вижу, тебе не терпится получить такой шанс, — сказал Оками. Он сунул пистолет Леонфорте в его руку, а сам отступил назад, схватившись за рукоятку своего вакидзаси. — Вот твой шанс.

Несмотря на перенесенные побои, Леонфорте действовал быстро. Дуло его пистолета поднялось как в тумане, а пальцы нажимали на спусковой крючок. Но Оками уже вступил внутрь периметра своей обороны, а отточенный кончик клинка прокалывал кожу на горле Леонфорте.

— Ну, давай, — прошептал Оками. — Дави на крючок.

Леонфорте тяжело посмотрел на Оками, как если бы только что очнулся от сна.

— Что... — он с трудом сглотнул. — Что ты хочешь?

— Скажи мне, что намерен делать Винсент Альба.

Леонфорте заморгал.

— Винни? Что ты имеешь в виду? Он — паршивый охранник.

— Хм... хм. Он здесь затем, чтобы контролировать тебя.

— Ты спятил, со своего дерьмового ума, босс.

Но Оками было ясно, что Леонфорте все тщательно обдумывает, прежде чем сказать. Он может быть горячим и неконтролируемым, но он — неглупый человек.

— Тогда Жак Донноуг тоже сумасшедший, потому что это я услышал от него.

— Мадонна! — вскричал Леонфорте. Он начал смеяться. Тело его затряслось, из глаз полились слезы. Он выплевывал кровь, но, очевидно, не замечал этого. Он пытался отдышаться, однако мешала боль от побоев. Смех становился все сильнее. Он все нарастал и наконец перешел в истерику.

Если Фэйс Сохилл и была удивлена, увидев Оками, по выражению ее лица этого сказать было нельзя.

— Мистер Оками, входите, пожалуйста, — заулыбалась она, открывая дверь в свою квартиру.

Оками перешагнул через порог, захлопнул за собой дверь. Фэйс Сохилл все еще была в форме. Оками посмотрел на две шпалы майора на ее погонах, удивился, что у нее такое высокое воинское звание. Все в ней было удивительно.