Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

И кюре Сен-Совер не был единственным, кто так считал: среди парижского населения именно духовенство больше всего благоволило к французской партии.

Так что Сидуан Флорантен вступил в войну. Ибо он вел именно войну, хоть действовал и не оружием. Он был человеком цельным, великодушным, пламенным, презирающим опасности, и потому сражался на собственный лад.

Прибыв в свой приход, Сидуан Флорантен не стал входить в церковь, а миновал еще несколько улиц и вышел к большой грязной площади, прозванной Двором Чудес. Он знал, где искать Рено Сент-Обена. Все свои дни тот проводил именно там.

Рено Сент-Обену было чуть больше четырнадцати лет. 1 марта 1415 года, в День святого Обена, священнику церкви Сен-Совер принесли новорожденного по имени Рено; фамилию младенцу дали в честь календарного святого. Обстоятельства, окружавшие это событие, были совершенно необычны и заставили кюре привязаться к ребенку до такой степени, что он воспитал подкидыша, словно собственного сына. Впрочем, в квартале Сен-Совер каждый был убежден, что на самом деле Рено и есть его природный сын, которого священник прижил с какой-то прихожанкой…

Сидуан не опровергал эти слухи, ибо истина – по крайней мере, то, что он почитал за таковую, – была гораздо более удивительной. Кюре никогда не разговаривал об этом с ребенком. Быть может, когда-нибудь, если сочтет необходимым, расскажет…

Рено Сент-Обен действительно околачивался на Дворе Чудес. Сен-соверский кюре заметил его издалека и направился к сыну, с трудом прокладывая себе путь. Имелись в Париже места неприглядные, нетрудно там сыскать и бедные, но это место было поистине гнусным. Оно представляло собой какое-то человеческое – или, точнее сказать, даже нечеловеческое – кишение. Тут находили последнее прибежище те, кого больше нигде в городе не желали терпеть, те, кто был слишком безумен, слишком грязен, слишком безобразен или слишком опасен. Там толкались, кричали, убивали друг друга, просто умирали, совокуплялись.

И среди всех этих чудищ затесался ангел. Рено Сент-Обен был красивейшим подростком: русоволосый, кудрявый, голубоглазый, белозубый. И до сих пор никто его тут не обидел, не оттолкнул. Он был принят всеми.

«Священников сынок», как его прозвали, не делал ничего необычного. Не молился, не проповедовал. Просто был там, и все. Выслушивал безумцев, улыбался умирающим, сидел рядом с убийцами. В конце концов, к нему все привыкли. Разве «священников сынок» не станет, в свою очередь, их священником?

Действуя где голосом, где жестом, а кое-где даже кулаком, Сидуан Флорантен, наконец, пробрался к Рено. Кюре тоже считался своим на Дворе Чудес. Священник прихода Сен-Совер представлял тут единственную власть, которой побаивались все, даже самые закоренелые преступники. Власть, которая, в сущности, была им необходима: власть Бога.

Завидев священника, Рено Сент-Обен улыбнулся.

– Вы искали меня, отец мой?

Он как-то по-особому произносил «отец мой», вкладывая в эти слова нежность и волнение. Несомненно, мальчик тоже уверен в том, что является сыном кюре, – и счастлив этим.

– Я иду к Дочерям Божьим. Ты мне нужен в церкви.

– Хорошо, отец мой.

И они тронулись в путь. По дороге Флорантен Сидуан хотел предостеречь своего юного воспитанника. Он знал, что тот такой же патриот, как и он сам.

– Ни с кем не говори о том, как ты относишься к войне. И даже не упоминай имени Девственницы. Среди них есть английские шпионы, я знаю!

– Ни о чем таком я и не говорю. Мне довольно быть с ними рядом.

Они подошли к церкви Сен-Совер и тут разделились: Рено Сент-Обен толкнул дверь, а Флорантен Сидуан пошел вверх по улице Сен-Дени в сторону обители Дочерей Божьих.

Священник прихода Сен-Совер был единственным мужчиной, которого допускали в это место. Мать Мария-Магдалина, настоятельница, соблюдала правила затворничества особенно строго. Даже нищенствующие монахи наталкивались на закрытые двери. Их просили обратиться за милостыней немного подальше: уж чего-чего, а монастырей в Париже хватало. Настоятельница хотела уберечь своих подопечных от любого соблазна. Она опасалась, как бы вид мужчины, пусть даже монаха, не смутил бывших проституток и не побудил их снова впасть во грех.

Сидуан Флорантен по-своему любил Дочерей Божьих. Они были не такими, как другие монахини. Эти женщины пожили в миру, знавали мужчин и подлинную жизнь. Они не были фанатичны, нетерпимы или восторженны. Дочери Божьи были особенно человечны.

Из всех Дочерей Божьих Сидуан Флорантен предпочитал мать настоятельницу. Не из-за ее красоты, разумеется, – хотя мать Мария-Магдалина была неоспоримо хороша собой. В свои тридцать пять, скрыв роскошное тело и восхитительные темные волосы под монашеским облачением, она все же не могла скрыть от наблюдателя ни белизну кожи, ни совершенство черт, ни дивные темно-фиалковые глаза.

Если кюре Сен-Совера так ценил мать Марию-Магдалину, то потому лишь, что имел с нею общие интересы. И в первую очередь их объединяла привязанность к Рено Сент-Обену.

С самого начала монахиня прониклась нежностью к этому ребенку, еще ничего не зная о необычных и таинственных обстоятельствах, при которых священник нашел его. Она всегда задавала ему тысячу вопросов о мальчике, а поскольку тот ни о чем другом не говорил с большей охотой, то был в восторге.

Мать Мария-Магдалина расспрашивала его и о войне. Сидуан Флорантен удовлетворял ее интерес как мог, хоть и удивлялся этому. Обычно подобные вещи не интересуют женщин, а того меньше монахинь. Однако мать настоятельница слушала его рассказы увлеченно. Порой казалось даже, что затворница испытывает подлинную ненависть к англичанам. Еще немного, и можно было бы подумать, что она относится к захватчикам непримиримее, чем он сам.

Да, мать Мария-Магдалина возбуждала его любопытство в высшей степени. Кем она была, прежде чем заточить себя в этих стенах? Проституткой, как другие? Сидуан мог бы поклясться, что нет… Ведь прежде чем почувствовать свое призвание, он хоть и недолго, вел довольно бурную жизнь. И кое-чему его это научило. В частности, он великолепно разбирался в женщинах. И был уверен, что эта красавица хранит какую-то тайну, возможно мучительную… Какую? Хоть отец Сидуан и был ее духовником, секрет оставался ему неизвестен. Видимо, она полагала, что в том нет греха…

Мать Мария-Магдалина встретила кюре в монастырском саду. Это было очаровательное место, увитое виноградом, с плодовыми деревьями и цветами. Оно удивительно контрастировало с нищетой, царившей по другую сторону стен. Сквозь высокие и толстые стены в монастырь не проникало никаких отголосков внешнего мира, поскольку со времени последних парижских волнений обитель была укреплена не хуже крепости.