Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

Видеть это я не желал, и не знаю, что именно он приготовил. В отличие от вчерашнего испытания, в нынешнем Деррик должен был участвовать активно, а не просто лежать на земле, принимая свою участь. Это объясняло тазер, который Томас прихватил с собой в амбар. Кооперация теперь требовала принуждения.

Так что нет, я не хотел этого видеть. Но я это слышал.

Этим утром Мистер Солнышко был в голосе, и я отчетливо различал все слова, когда он кричал, что послушает этот ебаный альбом, будет слушать его целый день, это же все были фигуры речи, шуточные преувеличения, пустые слова, которые ни один здоровый человек не принял бы всерьез.

Он до сих пор не понял, что дело было совсем в другом.

Я заваривал утренний кофе за кухонным столом, и мне казалось, что это монолог. Слов Томаса я не слышал. Как-то он сказал при мне, будто хочет, чтобы все, что он говорил, стоило того, чтобы напрягать слух, — должно быть, так дело и обстояло в амбаре. Ярость Томаса была не красного цвета. Она была синей, как ледник.

Я слышал только звуки боли, а потом — рвоты, икоты и рыгания, прерываемые воплями абсолютного отчаяния. Они начинались, стихали и снова начинались, словно в какой-то момент Деррик Ярдли не мог больше этого выносить, и Томас давал ему время на то, чтобы прийти в себя, прежде чем продолжить омерзительное пиршество.

Оно продлилось все утро.

Можно было бы назвать эти звуки пятном, которое портило в остальном прекрасное весеннее утро в непорочном раю. Но они лишь подчеркивали и делали более очевидным то, что здесь уже было.

Мне не нравилось это место.

После двадцати трех лет блужданий по миру, сведенных к ежедневной рутине, у меня выработалось чувство места. Не знаю как — она просто накопилась, эта чуткость к тому, что впитали в себя некоторые места, и к тому, что от них исходит. Клубы и концертные залы излучают энергию всех выступлений, которые в них проходили. Номера отелей в основном бездушны и безлики, но время от времени мне попадались отравленные, и я понимал, что в них случилось что-то плохое.

Но здесь дело было не столько в коттедже, сколько во всем остальном.

Я выходил наружу и, прежде чем вновь скрыться в доме в поисках иллюзорной безопасности, видел это во всем, что меня окружало. В холмах, словно пялившихся на меня с любопытством и презрением. В деревьях, по большей части росших кривыми, хоть они и были укрыты от вихрей, которые могли такое с ними сделать. В камнях, покрытых трещинами, как будто какая-то истинная, более жестокая их сущность пыталась выбраться наружу. В тенях, где словно бы таилось нечто, смотревшее пронзительным и пытливым взглядом. В ветре и его почти различимом шепоте — я боялся, что если задержусь здесь надолго, то начну его понимать. А когда днем пошел проливной дождь, я увидел это и в нем — хотя бы в том, как он заговорщически укрыл все остальное, заставив меня сомневаться, гадать, не шутит ли со мной мое воображение. Три месяца усталости, нервотрепки и дорожного мандража навалились на меня в одно мгновение.

— Что заставило тебя купить эту ферму? — спросил я у Томаса тем вечером, когда еще один ужасный день в жизни Деррика Ярдли подошел к концу и мы сидели у камина с бокалами вина.

— Ты что, ничего не смыслишь в недвижимости? — сказал он. — Место, место, место.

— Ты знаешь, о чем я.

Томас кивнул, снова меня изучая.

— Значит, ты уже понял. Мне было интересно, почувствуешь ли ты. Я не знаю, как оно влияет на большинство людей, потому что сюда почти никто не приезжал, и я хочу, чтобы так было и дальше.

— Кто-то ведь должен был тебя сюда привезти в первый раз. Как насчет него?

— Для нас обоих это была самая обычная сделка. Я почувствовал, что ферма мне подходит. Это было очень сильное ощущение, но я не смог бы объяснить почему. Я пытаюсь придержать свою заносчивость и не думать, будто то, что здесь обитает, пробудилось или переселилось сюда из-за меня, но это непросто. Раздутое эго рок-звезды, сам понимаешь. — Я уловил явный запашок сарказма. — Может, дело и в том и в другом. Мы подкармливаем друг друга.

Я представил, как он живет здесь один, занимаясь тем, чего вы ожидали бы от любого другого музыканта: перезаряжается, расслабляется после того, как провел несколько месяцев, удовлетворяя запросы других людей, пишет новые песни. И исследует окрестности; в музыке «Балрога» всегда был силен элемент преклонения перед природой.

Но я так же представлял себе, как он занимается тем, чего вы могли и не ожидать, особенно если считали имидж группы чистым позерством.

Я был знаком с ними уже так давно, что принимал как само собой разумеющееся то, что их костюмы, их музыка, их тексты — все в их творчестве — были не просто театром. Театральность играла большую роль, но все же в ней отражалось нечто реальное. Вурдалак был не просто псевдонимом Томаса Люндваля, персонажем, в которого он перевоплощался, одевшись в кожу и накрасив лицо. Он был частью его самого.

«Музыка „Балрога“ не изгоняет демонов, — сказал он однажды в закулисном интервью. — Она помогает с ними общаться».

И, конечно, это могло быть лишь частью мифа. Но я верил, что Томас говорит серьезно. Я только не знал, где именно для него пролегает грань.

И поэтому был вынужден спросить:

— Я ведь на самом деле повезу Ярдли обратно в Чикаго?

Томаса этот вопрос, похоже, не удивил.

— Зачем бы я оставил тебя здесь, если бы это было не так?

— Чтобы дать мне время привыкнуть к этой мысли, — ответил я. — Ты не мог просто прогнать меня после того, как я его привез, потому что это было бы равносильно признанию, что он отсюда живым не уйдет.

Томас повращал вино в бокале и посмотрел сквозь него на огонь, зачарованный его красным свечением.

— А если он и не уйдет отсюда живым — что с того?

— Я на такое не подписывался.

— Я знаю. Вопрос следующий: как ты поступишь в этом случае?

О чем он спрашивал — о том, смог бы я против него выстоять, если бы до этого дошло? Почти наверняка смог бы. Да, Томас был силен, и почти на пятнадцать лет моложе меня, зато я габаритами походил на киношного викинга и сохранил мышцы, накачанные в те годы, когда я только-только стал роуди, не говоря уже о том, что мой опыт драк был на пятнадцать лет больше. Мы оба могли серьезно навалять друг другу.

— Не знаю, — ответил я наконец. — Пока.

— Я тоже.

— Уверен, что ты не просто лукавишь? — Я чуть не подскочил, когда в камине со звуком, напоминающим выстрел, щелкнуло горящее полено, выбросив сноп искр. — Я знаю, что написано в рецензии. Я знаю, что будет завтра. Если ты это сделаешь, то обратно он вернется с травмой.

— И это значит…

— Это значит, что людям тяжелее будет поверить в то, что это был просто недельный загул. Он предъявит им не просто безумную историю. Он предъявит им настоящие раны — и надо же, в точности о таких же он писал в рецензии на твой альбом. Глупо будет отправлять его домой с настоящими доказательствами. Ты это знаешь.

— Ты прав. Может быть, мне и не стоит этого делать.

«Запахло жареным» — я слышал это выражение очень много раз, но до этого момента никогда не понимал по-настоящему. Наконец-то я осознал, почему на самом деле согласился помочь Томасу с его планом. Он внушил мне благоговейный ужас. Кто мог быть настолько безумен, настолько целеустремлен, чтобы такое сделать? Среди музыкантов мне приходили в голову только два сообщества. На подобное могли быть способны некоторые рэперы. Но их месть была бы не такой сложной. Всего лишь быстрой отплатой за неуважение. И еще самые радикальные из экстремальных металлистов — те, которые считали, что дьявол существует.

Вот только Томас в него не верил.

— Может, назовем это как есть? — предложил я. — Жертвоприношением? Ты ведь об этом думаешь?

— Это слишком примитивная концепция. Но если говорить условно… пусть будет так.

— А разве не ты вчера утверждал, что дьявол для тебя не реальнее субботних мультиков?