Том 8. Фабрика литературы - Андрей Платонов

Кржисяк поглядел на своего сына. У сына в глазах была ненависть: мимо батраков — старого и юного — прошла помещица в сопровождении ксендза. Кржи-сяк-отец знал эту помещицу еще девушкой, он носил ее любовные письма. Теперь он видит ее старухой, Польша стала государством, а Кржисяк по-прежнему пашет чужую землю и живет в батрацком бараке.

Вся надежда на сына. Но есть ли большее отчаяние, чем то, которое посещает человеческое сердце, когда все усилия долгой жизни, прожитой жертвенно и героически, не дали результата?

«Лемех выскочил из земли. Кржисяк так поспешно ухватился за чапиги, что шапка свалилась с головы. Он крепко вбил нож в черную грязь. Павел стегнул лошадь еще раз. Пахали поспешно, с яростью».

Надо продолжать жить, если прожитые годы и не дали пока успеха батраку. Платеж за жизнь лишь отсрочен, и списывать его в убыток не надо и нельзя.

Творчество Ванды Василевской явилось плодом не только ее собственного сильнейшего протеста, — оно выражает протест польских рабочих, крестьян и батраков, а также протест украинцев и белорусов, проживающих на своих землях, входивших прежде в состав польского панско-буржуазного государства. Личный сильнейший протест Василевской, выразившийся в ее литературном творчестве, есть в то же время революционный протест угнетенных трудящихся разных национальностей, живших в польском государстве. Именно поэтому книги Василевской приобрели столь большое значение, причем их значение состоит не только в том, что картина действительности, изображенная в книгах Василевской, объективно верна, но и в том, что благодаря своему проникновению в действия, в судьбу и в души людей, благодаря точному наблюдению хода событий, писатель сумел безошибочно предсказать движение действительности в будущее, и не вообще в будущее, а в будущее с именем — в социалистическое будущее, единственно возможное и желаемое народом.

Три книги Василевской — «Пламя на болотах», «Родина» и «Земля в ярме» — посвящены крестьянам и батракам. (О романе «Земля в ярме» мы напечатали особую статью — см. № 22 («Литературного обозрения» за 1939 год.) Четвертая книга Василевской «Облик дня», первая по времени выхода в свет, посвящена польскому рабочему городу. Эта книга имеет столь большое значение и своеобразие, что она заслуживает отдельной статьи.

«Пробуждение героя» Д. Алтаузена

Три сына у матери было — Егор, Никанор и Данила. Никанор и Данила были разумные и храбрые юноши, Егор же был с романтической дурью. Этот недостаток он нечаянно приобрел еще в детстве, когда «прибегал он с опушки, из бедной глухой деревушки» к забору помещичьей усадьбы и глядел на стан статуи, на античную фигуру, сооруженную поверх фонтана, —

Глядел, затаивши дыханье,Как в утреннем белом тумане,Колосья неся,Из мрамора вся,Стояла она на фонтане.А он, словно нищий безродный…Глядел сквозь заборНа мрамор ее благородный.

Деревенский мальчик с воодушевленным и глубоким чувством относился к этой благородной статуе:

Казалось, с улыбкой смиренной,В одежде холодной и пенной,Несла она вдальБольшую печаль,Тревожную тайну вселенной.

Мальчик довольно правильно понимал существо и значение произведения искусства, на которое он смотрел сквозь забор. И до самой юности он хранил в себе детскую мечту, свое воспоминание о прекрасной статуе, пока не пошел, вместе с двумя более разумными братьями, воевать против Колчака.

Но и там, на фронте —…часто по горным привалам,В тургайских лугах, за УраломЯвлялась она,Чтоб ласточек снаЕму навевать покрывалом.

Это не реалистический романтизм (если такой есть или должен быть), но хороший, хотя и плохо написанный («чтоб ласточек сна ему навевать покрывалом»); однако все же можно понять, в чем тут дело.

Сначала три брата собираются, прощаются с матерью и едут в поход. В это время, как сказано в романтической легенде Алтаузена, на Урале уже гулял Гайда в шарабане. Он приехал туда прямо из Праги и пробовал — по привычке — самогон из фляги.

Братья миновали «поля в белене и в бурьяне», оставили позади себя чернобылы, и мать их потеряла надолго из виду.

Егор геройски сражается с врагами:

Не раз приходилось ЕгоруТоптать колчаковскую свору…Носил его, грудью играя,Барабинский коньСквозь дым и огонь,Ноздрями траву обдувая.Но однажды —Прорваться в опасную поруС пакетом велели Егору.

Прорваться следовало в тыл Гайды, где был подпольный ревком. Семь дней мчался туда Егор. Домчавшись до места, где растет краснотал, Егор увидел, что конь его заскучал, точно он предчувствовал что-то дурное.

Казалось, среди красноталаДуша у коня испыталаТакую тоску,Что по волоскуВся грива на нем облетала.Как будто он чуял, что болеНе ржать ему резво на воле.

И действительно, как вскоре оказалось, лошадь почувствовала шпионаж. Вдруг невдалеке, «отделяясь от склона», появляется девушка.

Егор зорко вглядывается в нее и обнаруживает следующее:

И все в ней, от губ в легкой дрожиДо светлого холода кожи,И руки, и нос,И пряди волосДо странности были похожиНа статую ту, что когда-тоСтояла, прохладой объята…И, глянув на девушку эту,Узнал он родную примету,Увидел чертыТой детской мечты,С которой скитался по свету.

Девушка эта — в точности, лицом и станом, похожая на мраморную статую — объясняет Егору, что она бежит от страха перед Наказным — атаманом Дутовым. Девушка рассказывает, что атаман спит рядом с казной и ест жирную еду, что купчихи его водят «туда, где в бочках вода на травах настояна в бане», и что он, Дутов, когда врывается в села, то «бахвалится возле кружала». Только и всего делает Дутов, что бережет казну, ест, ходит в баню и бахвалится. Однако девушка в ужасе убежала от Дутова и теперь просит Егора: «Спаси меня, друг!»

Егору сразу почудилось детство — «и сад, и фонтан, и статуи стан».

Взволнованный Егор «гладил ей смуглые руки», но девушка уже уснула. Тогда и Егор, сморившийся в дороге, тоже лег с нею рядом и заснул. Во сне Егору снится мать, и что он будто вернулся домой за окончанием войны. Но дома нет ни Данилы, ни Никанора, а мать объясняет, что кругом нашей земли находятся враги, что «летят ястреба на родину нашу войною», «и старая мать от сына лицо отвернула».

Егор проснулся. Подсумок с пакетом для подпольного ревкома исчез. Девушки-статуи также не было возле него.

Егор кличет своего коня, «и конь, как струна, весь вытянулся до предела». Конь был в этот момент «до бешенства зол», точно понимая, что ему приходится иметь дело со шпионкой:

И возле крутого курганаСквозь ливень — в наклонДогнал ее он…

Егор целится в девушку из нагана, и она от испуга застыла «на листьях степного богула». Егор рассматривает девушку, похожую прежде на античную статую, и замечает в ней черты грызуна, хищного зверя, птицы с большими когтями, волка и ведьмы с метлою. Тогда Егор убивает ее «в затылок брезгливо».

Недаром она не особо ругала Дутова, недаром и конь оробел перед тем, как встретиться с этой девушкой.

Гроза тут же осветила Егору «заброшенный сад», и он увидел там «разбитый фонтан, и статуи стан, засыпанный птичьим пометом». У статуи к тому же и «грудь отлетела», ничего хорошего в ней не осталось. Егор навсегда избавился от чувства очарования, которое вызывала в нем мраморная статуя — Венера, Афродита или с другим древним именем[2], — поскольку шпионка была похожа на нее, а Венера на шпионку. Поэтому Егор свободно перешагнул через мертвое тело шпионки и заодно сразу избавился от своей детской мечты — от любви к прекрасной статуе.

И снова Егор понесся вперед на своем чувствительном, бдительном коне по красноталу и ковылям (в отношении растительного покрова в поэме Алтаузена большое разнотравие).

Теперь, вопреки мнению поэта, мы сообщим наше мнение. Мы думаем следующее: не следует необдуманно отказываться от классического наследства из-за того, что дутовская шпионка оказалась схожей по лицу и по туловищу с Венерой. Прекрасное тело в данном случае, изложенном Алтаузеном, было случайностью, и, кроме того — прекрасное не есть обязательная форма шпионажа, а шпионаж, сам по себе, не может опорочить скульптурного искусства.

Что касается Егора, то автор романтической легенды, видимо, напрягал свой талант, чтобы создать из Егора героя, но сделал из него наивного дурачка; дурак же не может быть воспринят читателем как герой.