Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

И вот они встретились в монгольской степи — тридцатипятилетний Щетинкин и двадцатипятилетний Рокоссовский. Суровые, закаленные воины.

Получив приказ передать отряд в распоряжение Рокоссовского, Щетинкин собрал своих партизан и объяснил, что их отряды вливаются в новую часть. Вот он, командир этой части, дважды награжденный орденом Красного Знамени! Первый орден получил за бой под станицей Вахоринской, второй — за бой под станицей Желтуринской — места, знакомые партизанам…

— Большая честь быть под началом такого отважного командира! — закончил Петр Ефимович.

Они обнялись перед строем. Вновь сформированный полк двинулся к монгольско-советской границе. Под сильной охраной катил по степи крытый фургон.

— Он там? — спросил Рокоссовский.

— Теперь за его доставку отвечаете вы! — сказал Щетинкин с хитроватой улыбкой. — А я могу немного подремать в седле…

Последний барон пойман, сидит в клетке…

Так для Щетинкина закончилась гражданская война. В наградном листе командования 5-й армии и Реввоенсовета Республики отмечались его заслуги:

«Огромные успехи партизанских действий т. Щетинкина, достигнутые им в районе Минусинска в марте 1919 года, в значительной мере содействовали полному разгрому и массовой сдаче в плен армии Колчака. В августе 1921 года своими действиями против отряда. Унгерна содействовал захвату в плен Унгерна…»

— Петр Щетинкин… — сказал Фрунзе. — Сибирский Чапаев. Я очень хорошо его помню. Можно сказать еще: своими действиями на чонгарском направлении содействовал разгрому Врангеля.

Всего этого не знал Петр Ефимович. И наградного листа не читал. Радовался: конец войне!..

На допросе в штабе 5-й армии в Иркутске Унгерн вел себя нагло, вызывающе.

— Суверенитет Монголии?.. — разглагольствовал он. — Я о нем не думал. Я мыслил судьбы Монголии только в подчинении маньчжурскому хану. Это вполне удовлетворило бы верхи Монголии, а о низах я и не думал, ибо полагаю, что они существуют затем, чтобы ими повелевать.

Во время слушания дела барона Унгерна Чрезвычайным военным трибуналом в Новосибирске общественный обвинитель Емельян Ярославский как бы подвел черту под гражданской войной. Он говорил:

— Суд над бывшим бароном Унгерном является судом не только над личностью барона Унгерна; он является судом над целым классом общества, который привык властвовать, который от этой власти не может отказаться и хочет ее удержать, хотя бы для этого надо было истребить половину человечества!

Так думал и Щетинкин. Все события, начиная с баррикад Пресни, теперь предстали для него в их внутренней, железной взаимосвязи; даже мировая война включалась в эту гигантскую социальную схему.

Чрезвычайный суд РСФСР приговорил Унгерна к смертной казни. Барон был расстрелян в Новосибирске.

Сухэ-Батор и Щетинкин в сопровождении командиров, красноармейцев и красных цириков ехали по степи. Широкая долина, сквозящая сухой синевой, была покрыта высокими травами. Доносились звуки моринхура[9]. Низкий мужской голос пел:

Пусть сияет имя доброе твое!Пусть хашаном будет у тебя долина,Пусть играют дети и внучата в юрте,Табуны пасутся на степных просторах…Живи долго, как в горах марал…

Всадники остановились на холме, неподалеку от монастыря Гандана. Здесь же на холме выстроились красноармейцы и красные цирики. За ними чернела огромная толпа жителей Урги. Раздался возглас:

— Едет, едет!..

По степи катила карета. Вот карета остановилась, и из нее вышел Максаржав. На нем была буденовка о красной звездой, гимнастерка с «разговорами» и петлицами. Ординарец подвел к нему иноходца в серебряной сбруе. Максаржав легко вскочил в седло. Подъехал к Сухэ-Батору, доложил:

— Товарищ главком, задание партии и народного правительства выполнено: Западная Монголия очищена от врагов.

— Товарищ Максаржав, — отозвался Сухэ-Батор, — народное правительство Монголии присваивает вам звание народного героя и назначает вас на пост военного министра!

Они обнялись.

Подъехал Щетинкин. Сухэ-Батор уступил ему место.

— Щетинкин! — Забыв об официальности момента, Максаржав сжал в объятиях Щетинкина. Они похлопывали друг друга по спине, смеялись. Но пора было вернуться к церемонии. Щетинкин приложил руку к козырьку шлема.

— Товарищ народный герой, булатный богатырь Максаржав, герой гражданской войны! Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, высоко ценя ваши заслуги в совместной борьбе по разгрому общего врага, наградил вас орденом боевого Красного Знамени. Поздравляю!

Он приколол орден к гимнастерке Максаржава.

Красноармейцы и цирики приветствовали Максаржава продолжительным «ура».

— А правда, что вы отказались от всех титулов? — спросил Щетинкин, когда они остались наедине.

— Зачем революционеру титулы? — спросил Максаржав и усмехнулся.

Максаржав при жизни превратился в легенду. О человеке, которого Щетинкин знал близко, рассказывали невероятные истории, какие рассказывают разве что про богатырей древности, наделяя их сверхъестественной магической силой. Говорили, будто пуля его не берет: участвовал в тридцати боях — и не убит! Будто бы во время боев в Суланкере Максаржав вынул из-за пазухи еще горячую пулю от винтовки и выбросил ее. Всех поражала его военная проницательность: он легко разгадывал замысел врага и всякий раз упреждал его. Вступал в бой в старинной шапке товь, в коричневой шелковой курме; идя в атаку, передавал свое знамя одному из коноводов, а сам вместе с цириками вступал в драку. Другие военачальники обычно оставались при знамени и наблюдали за ходом сражения с высокой горки. В мирное время он считался тихим, добродушным. А накануне битвы становился резким, требовательным, даже вспыльчивым. В такие часы его страшились.

Случалось, во время похода к нему специально приезжали верующие, чтобы поклониться и преподнести дары: все были уверены в том, будто накануне боя, ночью, клинок Хатан Батора сам выходит из ножен. Он понимал простых людей, не отказывался от их скромных подарков, в свою очередь одаривая каждого во сто крат.

Дни Максаржава были заполнены походами, службой, обучением цириков. Он стремился сделать монгольскую армию современной, внимательно слушал русских инструкторов. Но у него выработалась и своя тактика. Перед атакой строил боевые порядки своих полков и эскадронов таким образом, чтобы они двигались на определенной дистанции, а не скученно. Большое значение придавал разведке, захвату и угону вражеских лошадей. Полк состоял из трех или четырех эскадронов — это двести конников. У каждого цирика было по два коня. Хатан Батор не терпел грязи. Обнаружив в юрте или палатке грязь, раздраженно говорил цирикам: