Звезда и тень - Лаура Кинсейл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А если я испугаюсь?» — спросил Сэмьюэл однажды у Дожена, давно, очень давно. И японец сказал: «Испугаешься? Страх рождается от противостояния, от борьбы. Всегда иди по течению, не противодействуй».
Тогда он понимал. В борьбе иди вместе с врагом, познай его.
Но теперь он не понимал. Взглянул на Леду и почувствовал, как огонь внутри него гаснет, гаснет, не оставляя даже пепла… Ничего.
Она глянула на него через плечо:
— Я хочу, чтобы ты остался со мной сегодня. Как уязвим, как не защищен отель!
— Я подожду на балконе, пока ты переоденешься. По ее губам скользнула улыбка:
— Конечно, я недолго. Только несколько секунд. Он прошел в гостиную. Свет бумажного фонаря остался в спальне. За окном тихо покачивалась лампа, отбрасывая кружки света, скачущие по траве. В дальнем конце газона стояла парочка, следя за игрой световых узоров. Еще больше желтых полос упало на траву, когда Леда зажгла электричество в спальне.
Сэмьюэл видел, как белые фигуры официантов скользят вдоль столиков на веранде — с естественной грацией. Увидел и услышал, как китайский служащий ругается из-за того, что ему принесли воду со льдом вместо лимонного мороженого.
Медленное умирание. Отстраненность желаний и сомнений, отстраненность от самого себя. Стать тенью и свободно парить в темноте.
Она почувствовала себя счастливой, слегка удивленной, когда увидела сетку над собой.
Сэмьюэла в спальне не было, но в гостиной чуть позвякивала посуда. Непричесанная, босая, она отодвинула сетку и пошла к двери в одной рубашке.
— Доброе утро, — сказала она нежно, только потом увидев Манало.
— Алоха, — гавайец, настоящий гигант по сравнению с китайцами, только что принес поднос с завтраком. — Алоха! Вот кушать, есть! Я должен вас отвести в дом Хаки-нуи, он сказать, вы приехать.
Сегодня вечером он словно побывал в промерзшем океане. Лед жжет — кончики пальцев, разум. До потери всех чувств. До пустоты.
Свет в спальне потух, остались только покачивающиеся розовые фонари.
Он вернулся в номер, медленно вошел в спальню.
Леда опустила москитную сетку — бледный траур спускался с потолка.
Он использовал сетку как укрытие, чтобы она не видела его в темноте. Прислонился к стене.
— Сэр, — ее голос был тихим и мягким
— Спи! Я здесь, я не уйду.
Внутри бледной сетки появилась тень.
— Ты не собираешься ложиться?
— Спи, Леда, спи.
Она еще долго сидела. Его глаза привыкли к темноте, но он не видел выражения лица Леды. В конце концов она легла на подушку. Через два часа тихий смех и голоса на веранде и на газоне смолкли, лунный свет бледными лентами лег на пол спальни, а ее ровное дыхание сказало ему, что она заснула.
34
Леду разбудил шум прибоя, очень ясный этим ранним утром. Ветра не было. Бесконечно мягкий воздух Гаваев поцеловал ее кожу. За окном с откинутыми занавесками сверкали красные гроздья поинкианы на фоне зеленой листвы.
Сэмьюэл должен проследить всю цепочку — без спешки, внимательно. Кто же расспрашивал о нем? В Китай-городе все сочли бы странным, если бы он проигнорировал эти расспросы.
Потребовалось только несколько дней, и выяснилось, что след ведет к огромному баркасу, стоящему на якоре у маленького острова в Жемчужной бухте. Хорошо, что след не уходил на плантации, где затерялся бы среди постоянно прибывающих рабочих.
Тишина — это особенность Жемчужной бухты; тишина, аквамарин и серебристая рябь воды. Полугавайец-по-лупортугалец стал временным спутником Сэмьюэла. Это был один из тех рыбаков, которые не задают лишних вопросов и потом не раскроют рта. Он греб размеренно, шляпа глубоко надвинута на глаза. Через равные интервалы издавал глубокий вздох.
Лицо Сэмьюэла тоже пряталось в тени его шляпы, он рыбачил, глядя не столько на сам баркас, сколько на дорожки, ведущие к нему.
Его противники не приложили особых усилий, чтобы замаскироваться. Может быть, просто не чувствовали необходимости.
Они выбрали удачное место — хороший обзор бухты, даже ночью не проберешься незамеченным. На барже было четверо, еще трое, насколько ему известно, в городе. Неясно, сколько их всего.
Имя одного из них — Икено. Нет смысла гадать, настоящее ли оно. Японцы любят менять имена с легкостью, которая изумляет иностранцев: новое имя — знак нового жизненного предназначения.
Без сомнения, Икено изменит имя, если ему удастся соединить части Гокуакумы.
Ставки высоки, козырная карта достанется тому, у кого будет сатанинский "меч.
Люди Икено следили за отъезжающими. Дожену пришлось бы, если бы он захотел покинуть острова вместе с лезвием Гокуакумы, делать это нелегально — через горы, потом в нанятом у контрабандистов каноэ, затем пересесть на океанское судно, но это потребовало бы слишком много везения.
«Дело Дожена», — подумал Сэмьюэл. Он не знал, ни где спрятано лезвие, ни как и куда Дожен собирается его перенести. Сэмьюэл только представил убежище и тайный ход в горы.
Лезвие будет в его доме, который Леда обставляет со счастливой улыбкой, а Дожен изображает мастерового.
Все тихо, но все словно затаилось. Может быть, пройдет еще день. Или год. Когда-нибудь Дожен сделает свой ход — лезвие окажется в доме с названием «Вздымающееся море». А потом японец исчезнет.
Сэмьюэл из-под опущенных полей шляпы смотрел на баркас. Ненависть все еще не отпускала его. Ему было безразлично — в сохранности ли меч, он думал о том, считают ли охотники за добычей, что ему известно местонахождение лезвия. Кражу в Лондоне вполне можно рассматривать как проявление желания обрести рукоять и воссоединить Гокуакуму.
Он не стал бы этого делать — всему виной случай и невидимые нити. Если бы он знал…
Его противники будут искать слабости. У Дожена их не было. Сэмьюэл же уязвим. Уже само существование Леды — его слабость. Их преимущество. Дом не обеспечивал полной безопасности, в отеле еще хуже. Если даже Дожен уедет вместе с лезвием, будут ли охотники это знать? Будут ли уверены, что лезвия здесь нет? Уедут ли они отсюда, считая, что Сэмьюэл не знает ничего…
«Так рассуждают американцы, — сказал бы Дожен, — а не люди с востока. Твоя жизнь иллюзия. Когда тебя похоронят, — никто не уйдет с тобой и не будет любить. Смерть наступает в одно мгновение — есть предшествующее, а есть последующее. Нужно жить каждый день так, как будто умрешь ночью».
Он не хотел умирать сегодня ночью. У него было много иллюзий, но Леда не была иллюзией.
Из-за нее он не мог продумать мысль до конца. Он полагал, что если у охотников будут лезвие и рукоять, то его роль и роль Леды — будет сыграна.
Предательство. Он думая о том, что Дожен прочтет эту мысль, отголосок мысли. Он знал, что Дожен не доверяет ему.