ГНИЛЬ - Константин Соловьёв

Хольд. Безмозглый здоровяк, этот большой ребенок, падкий на лесть и тяжело соображающий. Всегда самодоволен, всегда рисуется, точно не инспектор, а атлет на показных состязаниях. Ему нужен блеск славы, всеобщее уважение и почет, но со своим маленьким мозгом он не способен даже толком управляться. Самовлюбленный болван, для которого Контроль — не служение миру, а лишь площадка для демонстрации своих амбиций.

Маан тяжело задышал, стиснув голову, потому что в ней заворочалась мысль, тяжелая и страшная, как припорошенная землей змея.

Он верил им. Прощал мелкие недостатки, терпел промахи, сделал их своей семьей, ведь у старшего инспектора Контроля его отдел — не просто подчиненные, их связывает нечто более крепкое, чем кровные узы и дружба. И ему казалось, что в отделе у него отличные парни, всегда готовые придти на помощь, верные, помнящие. Но когда он оступился — Маан заворчал — когда его заставили оступиться чтобы освободить слишком узкую для двоих тропу! — никто не пришел к нему с помощью. И, вспоминая их сейчас, их лица, голоса, манеру говорить, он переполнялся густой, как змеиный яд, злостью.

Что ж, возможно случай, едва его не убивший, помог ему не только восстановить поврежденное тело. Он заставил его задуматься. Вспомнить тех людей, которых он знал много лет, и взглянуть на них еще раз, через призму нового зрения. Ему казалось, что он окружен друзьями, но это было такой же иллюзией, как и близкая старость. Эти люди, собравшиеся вокруг него, пришли в отдел каждый своей дорогой, спасать чужие жизни, а он всегда был слишком слаб и слишком зависел от чужого мнения чтобы взглянуть им в лицо по-настоящему.

Злость быстро прошла, Маан, сжимая и разжимая кулаки, почувствовал тонкий трепет возбуждения вроде того, что обычно бывает перед схваткой. Он чувствовал себя сейчас сильным, как никогда прежде, и ощущал объем своей силы. Он был затаившимся хищником, не зависящим более от лживой липкой паутины слов и чувств, и он знал, что как только он начнет действовать, он будет действовать до конца.

Нет сомнений, что отдел придется переформировать. Конечно, Мунн будет возражать, Мунн всегда возражает, но что этот старик, запершийся в своем крохотном, как клетка канарейки, кабинете, может знать о тех, кто сутками напролет работает на улицах, выслеживая и истребляя нечисть по его приказу? Хочет он или нет, Маан сумеет настоять на своем. И сделать так чтобы Мунн его послушал. Возможно, если порок внедрился слишком глубоко и доверия не заслуживает ни один из его бывших сослуживцев, придется собирать отдел заново. Хлопотно, сложно, долго — это даже тяжелее, чем переезжать в новый дом — но сейчас у него хватит на это сил. В Контроле сотни молодых талантливых инспекторов, еще не успевших прокоптиться во внутреннем дыму конторы, свежих, азартных, готовых действовать. Глупо расформировывать отдел, существовавший двадцать лет, да и из завтрашнего пенсионера — тот еще руководитель, но Маан знал, что это ему под силам. Он соберет свежую кровь, добавит в нее свой огромный опыт, и будет лепить заново, как мечталось когда-то. И перед тем, как уйти на пенсию с опозданием в пять-шесть лет, он успеет сделать свой отдел одним из самых лучших. Но почему «одним из»? Самым лучшим!

Маан легко, одним невесомым глотком, допил джин.

— Ничего, — прошептал он, даже не ощущая, что говорит вслух, — Дайте мне только вернуться… Подождите еще немного…

Заснул он незаметно и быстро, как и всегда в последнее время.

В первое же воскресенье он выполнил данное Бесс обещание — сводил ее вместе с Кло в рекреационный парк. Бесс, хоть и пыталась с детской наивностью казаться старше своего возраста, была в восторге, ведь они не ходили вместе в парк уже лет пять. Да и какой тут парк, с такой службой, рад бываешь, если поужинать успел… Маан, глядя на ее счастливое лицо, даже позавидовал — когда ему было четырнадцать, никакого рекреационного парка на Луне еще не существовало, а были лишь мертвые квадраты жилых блоков, одинаковые, точно сложные лабораторные колбы, закрытые, каменные.

Здесь была трава — так много травы, что казалось, стоишь по щиколотку в инопланетном, мягко волнующемся, зеленом море, в котором почему-то нельзя утонуть. Маан знал, что трава раскачивается не сама собой, специальные машины, скрытые под землей, имитируют движения ветра, но Бесс об этом говорить не стал. У нее впереди еще много лет, за время которых она поймет — в этом мире все устроено не так, как кажется поначалу. Они втроем шли по узкой тропинке, сходить с которой было запрещено, и любовались деревьями, настоящими деревьями с Земли, растущими в настоящей же почве. Деревья были редкие, невысокие, и из-за неровных крон с выпирающими сухими и колючими ветвями походили на уродливых болезненных детей, но Бесс все равно подолгу простаивала у каждого, читая пояснения на информационном щитке.

— Здесь написано, что орех может вырасти до сорока метров! — восклицала она, пытаясь представить себе, насколько это много и машинально закидывая голову — прикинуть, влез бы такой орех под купол жилого блока, если бы вдруг оказался здесь? — Это правда?

— Наверно, они чуть-чуть преувеличивают, — Маан покачивал головой, — Правда, Кло? Сорок метров — это слишком даже для Земли.

И они спорили про высоту деревьев, про Землю, про тысячи разных вещей, о существовании которых Маан давно забыл. Но, как оказалось, эти вещи вовсе не пропали с того момента, когда он перестал обращать на них свое внимание, лишь терпеливо ждали, когда он вспомнит про них. И он вспоминал.

Память возвращалась к нему и теперь уже не походила на бессмысленную мозаику с перепутавшимися кусочками. Маан вспомнил, как этими же тропинками когда-то ходили они с Кло, молодые, влюбленные друг в друга, и запах свежей травы имел для них свой особый смысл, как и колючие деревья, как бетонная целостность искусственного неба. Маан с грустью подумал, что пока он спасал чьи-то жизни, его собственная просочилась сквозь пальцы, уплыла, но грусть эта была легкой, теплой и приятной, как дуновение искусственного ветерка, сейчас он вовсе не ощущал себя старым, напротив, он казался себе неловким двадцатилетним юнцом с сединой в редеющих волосах.

Потом они долго сидели на скамейках и ели мороженое, соевое мороженое с клубничным сиропом, и вкус у него тоже был особенный, вкус детства, беззаботности, счастья. Маан обнимал Кло за плечи и она тоже смеялась, помолодев вместе с ним. Он смотрел в ее глаза, два светло-карих проема, ведущих в другой мир, и думал только об одном — как хорошо, что он успел схватить за хвост ускользавшую столько лет жизнь. И еще о том, что теперь никогда ее не отпустит.