Опасен для общества. Судебный психиатр о заболеваниях, которые провоцируют преступное поведение - Бен Кейв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь именно это я и называю работой медсестер.
Позже Элейн пришла ко мне в кабинет.
– Ты в порядке? – спросила она.
– Да, – ответил я. – То, что ты там сделала…
Она коротко улыбнулась.
– Это нужно было сделать. Может, конечно, следовало дождаться бригады быстрого реагирования, но тогда он оказался бы в реанимации, а так у него в целом все в порядке.
Я улыбнулся.
– Я не это имел в виду.
Она выглядела немного смущенной.
– Мне ты никогда не завариваешь чай.
Она расхохоталась, а потом опустила глаза в пол, и трудно было понять, что она думает. Мне показалось, что она продолжает смеяться, но ее смех стал больше похож на рыдания. Ее ладонь поднялась к глазам, и я понял, что она плачет. Я положил руку ей на спину и держал ее так несколько минут.
Затем она села и осторожно провела пальцами под глазами.
– Я в порядке, – сказала она. – Я размазала тушь?
– Нет, – сказал я.
– Хочешь чаю?
Она вышла из комнаты, велев мне оставаться там, и вернулась через пять минут с двумя дымящимися кружками.
– Я положила сахар.
После мы не разговаривали. Мы просто сидели вместе и пили чай в тишине, очень нежной тишине, а потом она ушла составлять расписание, а я принялся писать отчет.
В целом это был безоблачный день.
Бросок полотенца
У меня появилась мысль оставить судебную психиатрию, но предпринять какие-то решительные действия было очень трудно. Процесс разочарования шел постепенно, подобно тому, как река медленно размывает собственное русло, закрепляясь на определенном пути. Я устал от насилия. С меня было достаточно опасных людей вокруг, которые, несмотря на все наши усилия, продолжали идти по пути саморазрушения.
Белый халат и стетоскоп были всего лишь этапом, через который я прошел много лет назад, но, как оказалось, судебная психиатрия тоже была лишь этапом.
То, что подвигло меня на мысли об окончании очередного этапа, был инцидент, захвативший все мои мысли, вызвавший постоянное беспокойство – это был случай с голым мастурбирующим поджигателем и адвокатом.
Постарайтесь не перепутать их.
Я лечил Гая в Лейквью в течение трех лет. У него все шло довольно хорошо, но время от времени случались рецидивы сильного психоза. Ему не подошел клозапин, и он принимал два антипсихотических препарата, два стабилизатора настроения и большое количество бензодиазепинов. Хотя рецидивы были непредсказуемы, становилось все более очевидным, что он очень плохо переносит любой вид стресса. А находясь в состоянии стресса, он пытается употреблять запрещенные вещества. При этом не важно, что именно: он бы принял что угодно. Он был закоренелым преступником, и его неоднократно судили за наркотики, насилие и прочие преступления. Одна газета в самом начале его криминальной истории назвала его поступки «волной преступлений из-за одного человека». Позже, скорее всего, по мере того, как его болезнь прогрессировала, он увлекся поджогами, из-за чего он и оказался в отделении судебной психиатрии. Страдая паранойей, он поджег свое общежитие.
Потом у него умерла мать. Оглядываясь назад, я сейчас думаю, что надо было бы давать ему больше валиума, чтобы помочь справиться со стрессом. Но в то же время мы пытались остановить его зависимость от наркотиков, вызывающих привыкание, и он вроде как делал успехи в работе с психологом.
И я тогда немного удивился, когда Элейн вызвала меня в отделение со словами «ты нужен довольно срочно». Я пришел туда через несколько минут и увидел, что Гай стоит на бильярдном столе посреди отделения и мастурбирует. Двухметровая деревянная планка, отломанная от края его кровати, лежала рядом с ним и напоминала средневековую дубинку. Я подошел к нему вместе с заместителем Элейн, Робином, который встал рядом со мной. Я хотел поговорить с ним, а затем, когда все будет хорошо, сопроводить его обратно в палату и дать ему какое-нибудь успокоительное лекарство.
– Гай, мы можем помочь вам спуститься. Давайте поговорим.
Но он не хотел спускаться с бильярдного стола и не желал разговаривать. Я мог понять почему – он наслаждался собой.
Мы с Робином посмотрели друг на друга, гадая, что делать дальше. Тогда он прекратил мастурбировать, заявив: «Это неестественно», а затем стал рассказывать нам, что он Далай-лама.
Ну… точнее, он сказал:
– Я Далай-лама, и вы можете отсосать у меня.
Затем он ненадолго отвлекся на пение – видимо, чтобы пребывать в мире и гармонии, а потом вернулся к своему все еще стоящему члену. Робин потянулся к рации, чтобы узнать, что случилось с командой быстрого реагирования, и как раз в этот момент еще один пациент решил выйти из своей палаты и пойти поиграть в бильярд. А я знал, что Гай не ладил с Робином, поэтому быстро подошел к нему.
– Какого хрена… – сказал второй пациент, увидев Гая на бильярдном столе.
– Я прошу вас вернуться в свою комнату на несколько минут…
И я повернулся обратно к бильярдному столу как раз в тот момент, когда Гай наклонился, поднял деревяшку и без предупреждения обрушил ее на Робина.
– Осторожно, – крикнул я, но было поздно.
Робин успел сделать лишь полшага назад, как самодельная дубинка достала его. Деревяшка пролетела мимо головы и ударила в верхнюю часть плеча – раздался отвратительный хруст. Я вздрогнул от этого звука и сразу понял, что у Робина сломана ключица. Он спустился на пол, и как раз в этот момент прибыла команда быстрого реагирования. Гая связали, насильно накачали лекарствами, и, пока я разбирался со всем этим, Робина увезли в больницу.
Мы перевели Гая в психиатрическое отделение интенсивной терапии, и его поместили в изолированную комнату, чтобы он больше ни на кого не нападал.
Я увидел его на следующий день. Сначала вошли медсестры, и он позволил им взять себя за руки, двое из них сели по обе стороны от него. Три другие медсестры находились в палате, и еще две стояли снаружи. Вот тогда я вошел и присел перед ним на корточки, достаточно далеко, чтобы он не смог меня пнуть. Он говорил немного невнятно из-за лекарства, но был в сознании.
Он уже поговорил со своим адвокатом, который оставил мне электронное письмо с вопросом, как мы собираемся организовать буддийскую практику пациента, пока он находится в изолированной палате.
– Вы дискриминируете меня. Все, что я делал, – это показывал свою любовь
