История моей жизни - Александр Редигер

Случайно я узнал, что Царскосельское дворцовое управление сдавало в аренду участки земли под постройку дач, и поехал туда справиться. Оказалось, что для этого была отведена часть парка вдоль Павловского шоссе, в которой было нарезано шестнадцать дачных участков, мерой около восьмисот квадратных саженей каждый. Участки сдавались под постройку дач на тридцать шесть лет с торгов. Торги уже были, и участки все были разобраны. Но за неделю до моего появления у начальника Дворцового управления, генерала Ионова (10 августа), один из арендаторов, генерал-адъютант Гессе, отказался от аренды взятых им четырех участков и эти участки были свободны; в одни руки, вообще, дают не более двух участков; исключение было сделано для Гессе, который получил участки NoNo 4-7. Каждые шесть лет арендная плата повышалась на пять процентов, по прошествии тридцати шести лет разрешалось продолжить аренду еще на тридцать шесть лет, но на условиях, которые тогда установит Дворцовое управление. Вдоль участков проводились водопровод, канализация и электричество. Ионов мне еще говорил, что, так как плата идет в средства государя, то потом можно будет просить о ее сложении, на что вероятно и рассчитывал Гессе. По осмотре участков оказалось, что самый высокий из них был No 4; далее местность снижалась к стороне Павловска, а No 7 был уже в лощине. Я поэтому остановился на участках NoNo 4-5 в 650 и 700 квадратных саженей, взятых на торгах по цене 27 и 26 копеек в год за квадратную сажень, то есть за 175 1/2 рублей и 182 рубля в год.

Я подал заявление о желании получить участки No 4-5 на этих условиях, и в начале сентября получил согласие Кабинета его величества, которому земли эти принадлежали. В ограниченном кругу моих знакомых не было ни одного архитектора, к которому я мог бы обратиться хотя бы за советом. Хотелось иметь дом небольшой, но хороший; я решил строить каменный, так как он стоил всего раза в полтора дороже деревянного, но зато был безопаснее в пожарном отношении и требовал меньше ремонта. То же желание избежать постоянных расходов на ремонт побудило меня облицевать его снаружи кирпичом и крышу сделать из оцинкованного железа; Дом я предпочитал иметь двухэтажный со спальнями наверху как для того, чтобы они были суше, так и с целью иметь возможность спать с открытым окном. На постройку дачи я предполагал затратить 25-30 тысяч рублей. Мой капитал к концу года при реализации стоил бы около 35 тысяч, да на текущем счету было около 4 тысяч рублей, так что предприятие представлялось вполне возможным.

О постройке дачи я советовался с адъютантом военного министра, капитаном Чебыкиным, владевшим домами в Петербурге; он мне говорил, что дом в двести кубических саженей можно построить на цементе и с паркетными полами за 20 тысяч, да на службы потребуется до 5 тысяч рублей; впоследствии он мне говорил, что его архитектор Игнатович выстроит даже по 80 рублей за куб. Эскиз дачи, который принес Чебыкин, мне, однако, не понравился.

Случилось мне заговорить о постройке с генералом Гаусманом, управлявшем делами Казарменной комиссии; он для составления проекта рекомендовал своего подчиненного, инженера Мошинского, очень симпатичного и талантливого молодого архитектора, составившего мне проект дома, который вырос до трехсот пятидесяти кубических саженей, причем он полагал стоимость куба (с паркетными полами) в 90 рублей; дом получался стоимостью в 31 1/2 тысячи рублей, а со службами - до 38 тысяч. Неосновательность всех этих расчетов выяснилась лишь в 1901 году.

В Царском Селе и в Павловске в то лето жили дядя Николай Густавович, Александров, Гулевич и Худяков; изредка мы бывали у них и они у нас. У Гулевича я увидел новый фотографический аппарат - складной "Кодак", заряжаемый пленками; я себе тоже завел такой аппарат, которым только снимал, отдавая катушки для проявления и печатания в фотографический магазин.

Николай Густавович долго болел и скончался в Царском 26 июля. Отпевание было совершено там же в лютеранской церкви, а затем гроб был отвезен в Петербург для похорон в Александро-Невской лавре. В последние годы я очень редко бывал у него, почти только с визитами на Новый год и на Святую. В апреле, узнав о его болезни, я заехал к нему, но видел только Марию Александровну, жаловавшуюся на Сережу и его жену (которой я почти не знал), что они много проживают, более 10 тысяч в год и все это за счет Николая Густавовича, так как ее отец дает лишь 1200 рублей в год; про невестку она говорила, что она пустая, любит лишь выезды, неаккуратна и вообще видно, что она из простого дома*. В этом году скончались, в апреле - старик Иверсен и в мае - Александр Семенович Ионин; о смерти последнего я узнал лишь из газет. Весной из Петербурга уехал Мунк, назначенный сент-михельским губернатором; с этой должности он вскоре был уволен в отставку, и я совсем потерял его из виду.

Я уже говорил о том, что брат в апреле был произведен в генералы и получил бригаду в Туле; в июне он приезжал в отпуск и бывал у меня в Царском Селе. 31 октября я от него получил письмо, что его сын Шура после сильной кори заболел бронхитом, а вслед за письмом пришла телеграмма, что уже надежды мало. В новом городе у брата еще не было близких людей, а потому он вызвал к себе Затворницкого. 4 ноября я получил телеграмму о смерти Шуры и что похороны состоятся 7-го. На следующий день приехала сестра Лиза с Нильсом, и вечером мы втроем выехали в Тулу, куда прибыли 6-го в шесть часов вечера. Отдав последний долг племяннику, мы 8-го выехали в Петербург. Жестокая потеря, понесенная братом, была для него и его жены тем тяжелее, что в Туле у них не было близких людей (кроме симпатичного священника отца Николая), да и знакомых было мало. Я поэтому предложил ему похлопотать о вызове его в Петербург в какую-нибудь комиссию, чтобы хоть на время вырвать его из Тулы; он мне сейчас не дал ответа, но вскоре сообщил, что действительно ему с женой трудно оставаться в Туле. Я зашел в Главный штаб к Гарфу, который мне сказал, что брата можно вызвать в комиссию Гончарова по сокращению письмоводства; на следующий день я побывал у Гончарова и у Сахарова и назначение состоялось, а 24 ноября брат уже был в Петербурге.

Еще 31 октября я получил от Куропаткина письмо с извещением, что я, во внимание к особым трудам моим, вызванным нынешними военными событиями в Китае, буду произведен 6 декабря в генерал-лейтенанты. Мотивировка производства была довольно громкая, но пожалуй и ненужная, так как одновременно со мной были произведены и мои сверстники (например, Палицын), не несшие никаких особых трудов по случаю в Китае. По случаю болезни государя приказ о наградах появился лишь 6 января 1901 года. Одновременно с производством я был утвержден в должности начальника Канцелярии*.