Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

— Эпирот? Мне известно это имя! — воскликнул Октавиан. — Знаменитый филолог. Меценат характеризует его как знатока Вергилия.

— Хм… Конечно, ты прав, Цезарь, но я не думаю, что он будет утешать ее стихами. Да, она добродетельна. Но как долго это продлится, если ты возьмешь Агриппу в Иллирию?

— На то воля богов, моя дорогая, а что касается меня, я не намерен совать нос в брак Агриппы. Мы должны надеяться, что появится ребенок и займет ее время. Неужели я должен был посоветовать Скрибонию?

Как бы то ни было, к тому времени, когда Октавия пришла пообедать вместе с Меценатом с его Теренцией и Агриппой с его Аттикой, почти вся верхушка Рима знала, что брак Агриппы не удался. Глядя на унылое лицо Агриппы, его старый друг очень хотел сказать ему слова утешения, но не мог. По крайней мере, думал он, Аттика беременна. А он должен набраться смелости и намекнуть Аттику, что его горячо любимого вольноотпущенника Эпирота надо держать подальше от его горячо любимой дочери. Женщины, которые читают, так же уязвимы, как женщины, которые любят делать покупки.

Октавия почти бегом торопилась домой, во дворец на Каринах, так она была счастлива. Наконец-то увидеть Антония! Два года прошло с тех пор, как он оставил ее на Коркире. Дочка Антония-младшая, известная как Тонилла, уже ходила и говорила. Хорошенькая девочка с темно-рыжими волосами и рыжеватыми глазами своего отца, но, к счастью, ни его подбородка, ни — пока, во всяком случае, — его носа. Но какой характер! Антония была больше ребенком матери, а вот Тонилла — вся в отца. Стоп, Октавия, стоп! Перестань думать о детях, думай о муже, которого ты скоро увидишь. Такая радость! Такое удовольствие! Она пошла искать свою костюмершу, весьма компетентную женщину, которая гордилась своим положением в семье Антония и, кроме того, была очень привязана к Октавии.

Они были поглощены обсуждением того, какие платья Октавия должна взять с собой в Афины и сколько новых платьев она должна сшить, чтобы доставить удовольствие мужу, когда вошел управляющий и доложил, что пришел Гай Фонтей Капитон.

Она знала его, но не очень хорошо. Он был с ними, когда она и Антоний плыли на корабле, но морская болезнь держала ее все время в каюте, и плавание закончилось на Коркире. Она приветствовала высокого, красивого, безупречно одетого Фонтея несколько настороженно, не зная, с чем он пришел.

— Император Цезарь говорит, что мы с тобой должны доставить подарки Марку Антонию в Афины, — сказал он, не пытаясь сесть. — И я подумал, что должен зайти и узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь во время плавания или не будет ли груза для Афин — предмета мебели, например, или каких-нибудь непортящихся продуктов?

«Ее глаза самые красивые из всех, какие я когда-либо видел, — подумал он, глядя, как в них сменяют друг друга эмоции. — Но это не их необычный цвет вызывает тревожное чувство. Это — нежность в них, всеобъемлющая любовь. Как может Антоний так обманывать ее? Если бы она была моей, я бы прилепился к ней навечно. Еще одно противоречие: как ей удается любить и Антония, и Октавиана?»

— Спасибо, Гай Фонтей, — улыбнулась она. — Я ни о чем не могу думать, правда, разве что… — она притворилась испуганной, — кроме моря, а с ним никто не может договориться.

Он засмеялся, взял ее руку и слегка коснулся ее губами.

— Госпожа, я сделаю все, что смогу! Отец Нептун, Сотрясатель Земли Вулкан и морские лары получат богатые жертвы, чтобы море было спокойным, ветер — благоприятным, а наше плавание — быстрым.

После этого он ушел. Октавия смотрела ему вслед со странным чувством облегчения. Какой приятный мужчина! С ним все будет хорошо, как бы море себя ни вело.

Море вело себя так, как приказал Фонтей, принося жертвы. Даже когда они огибали мыс Тенар, никакой опасности не было. Октавия думала, что он беспокоится лишь о ее самочувствии, но Фонтей знал, сколько личного интереса в его заботе о ней. Он хотел составлять компанию этой восхитительной женщине во все время плавания, а значит, морской болезни не должно было быть до самого Пирея. Он не находил в ней ни одного недостатка. Приятная, остроумная, легкая в разговоре, не жеманная, совсем не похожая на то, что он называл «римской матроной», — словом, божественная! Неудивительно, что Октавиан поставил ее статуи, неудивительно, что простой народ уважал, почитал и любил ее! Два рыночных интервала, проведенных им в компании с Октавией от Тарента до Афин, останутся в его памяти на всю жизнь. Любовь? Неужели это любовь? Может быть, но он понимал, что это чувство не имеет ничего общего с теми низкими желаниями, которые он ассоциировал с этим словом, когда дело касалось отношений между мужчиной и женщиной. Если бы она появилась среди ночи, требуя акта любви, он не отказал бы ей, но она не появилась. Октавия принадлежала к какому-то более высокому уровню, она была и женщиной, и богиней.

Хуже всего было то, что он знал: Антоний не встретит ее в Афинах, Антоний в Антиохии, в цепких руках царицы Клеопатры. Брат Октавии тоже знал об этом.

— Я доверил мою сестру тебе, Гай Фонтей, — сказал Октавиан, перед тем как кавалькада отправилась из Капуи в Тарент, — так как считаю, что ты более надежный, чем остальные из людей Антония, и верю, что ты — человек чести. Конечно, твое главное задание — сопровождать эти военные машины Антонию, но я потребую от тебя немного больше, если ты не возражаешь.

«Один из людей Антония» — это был типичный для Октавиана сомнительный комплимент. Но Фонтей не обиделся, поскольку он чувствовал, что это просто предисловие к чему-то намного более важному, что хотел сказать Октавиан. И вот:

— Ты знаешь, что делает Антоний, с кем он это делает, где это делает и, вероятно, почему это делает, — произнес Октавиан. — К сожалению, моя сестра почти ничего не знает о том, что происходит в Антиохии, а я ничего ей не сказал, ведь, возможно, Антоний просто, э-э, заполняет время тем, что «наполняет» Клеопатру. Может быть, он вернется к моей сестре, как только узнает, что она в Афинах. Я сомневаюсь, но должен допустить этот вариант. Вот о чем я тебя прошу: оставайся в Афинах рядом с Октавией на случай, если Антоний не появится. Фонтей, если он не приедет, бедной Октавии понадобится друг. Новость, что измена Антония серьезная, убьет ее. Я верю, что ты будешь ей только другом, но заботливым другом. Моя сестра — часть удачи Рима, своего рода весталка. Если Антоний разочарует ее, ей нужно вернуться домой, но не впопыхах. Ты понимаешь?

— Все понимаю, Цезарь, — сказал Фонтей, не колеблясь. — Она не покинет Афины, пока не уйдет последняя надежда.

Вспомнив этот разговор, Фонтей почувствовал, как лицо его исказилось от боли. Теперь он знал эту женщину значительно лучше, чем тогда, во время разговора с Октавианом. Он вдруг понял, что ее судьба совсем не безразлична ему.

Что ж, теперь они в Греции и теперь его жертвы должны принять греческие боги: мать Деметра, похищенная дочь Персефона, гонец Гермес, бог морских пучин Посейдон и царица Гера. Позвать Антония в Афины, пусть он разорвет связь с Клеопатрой! Как он мог предпочесть такую тощую, некрасивую, маленькую женщину красивой Октавии? Это невозможно, просто невозможно!

Октавия скрыла от всех разочарование при известии, что Антоний находится в Антиохии, но узнала достаточно об ужасной кампании у Фрааспы, чтобы понять, что он, наверное, предпочитает быть в этот момент со своей армией. Она сразу же написала ему о своем приезде в Афины и о подарках, которые она привезла, от солдат до таранов и артиллерии. Письмо было полно новостей о его детях. В простоте душевной она написала еще, что если он не может приехать в Афины, то пусть потребует, чтобы ее привезли в Антиохию.

Между написанием этого письма и ответом Антония — ожидание в целый месяц! — она вынуждена была возобновить знакомства и дружеские отношения, завязанные еще во время ее первого пребывания в Афинах. Большинство из знакомых были люди безобидные, но, когда управляющий объявил о приходе Пердиты, у Октавии упало сердце. Эта перезрелая римская матрона была женой необыкновенно богатого купца-плутократа и известной сплетницей. Ее прозвище Пердита, которым она гордилась, означало «приносящая плохие вести».

— О бедная, бедная моя, милочка! — запричитала она, вплывая в гостиную.

На ней было платье из тончайшей шерсти самого модного, ядовито-красного цвета. На шее масса бус, ожерелье, на руках браслеты, запястья, в ушах серьги — и все это звенело, как цепи узника.

— Пердита, рада видеть тебя, — механически произнесла Октавия, терпя ее поцелуи и пожимание рук.

— Я считаю это позором, и я надеюсь, ты скажешь ему это, когда увидишь его! — крикнула Пердита, усаживаясь в кресло.

— О каком позоре ты говоришь? — спросила Октавия.

— Да о позорной связи Антония с Клеопатрой!

— Она позорная? — улыбнулась Октавия.