Семья Буссардель - Филипп Эриа

Радуюсь, что вы сейчас далеко от Парижа, и очень хотел бы приехать к вам в Гранси вместе с сыновьями. Но в моем положении, когда в конторе от меня зависит столько людей, а мои действия зачастую служат примем ром для других, мой отъезд имел бы нежелательные последствия, да и разве я могу при таких обстоятельствах оставить в Париже бедняжку Теодорину одну на попечении старухи Розы. Жена моя во всех этих передрягах проявляет душевную твердость - как вы, конечно, и ожидали, - но такие события не улучшают состояние сердечных больных: теперь приходится подкладывать под спину нашей больной столько подушек, что она не лежит, а почти сидит в постели.

Не забывайте нас, дорогая Амели, посылайте о себе весточки. Как Теодор? Меньше плачет теперь? Толстый кукленок еще не понимает, что в третьем поколении на-! шей семьи он - старший представитель старшей ее ветви и, когда меня не станет, именно он будет у нас наследным принцем.

Прощайте, дорогая дочь. Викторен шлет вам самый нежный поцелуй, а я прошу помнить обо мне так же, как я всегда помню о вас.

Любящий вас отец

Фердинанд Буссардель

Вскоре с колокольни селения Гранси забили в набат: была объявлена война; но о том, как развертывались военные действия, в господском доме узнавали лишь из писем, приходивших из Парижа. Последнее письмо перед осадой Амели получила опять-таки от свекра.

Авеню Ван-Дейка, 5 сентября 1870 г.

Дорогая Амели!

Пишу наспех: меня уверяют, что в южном направлении почта еще будет действовать несколько часов.

Седан пал, и теперь дорога на столицу открыта. По-моему, всякий, кто бесполезен для защиты Парижа, обязан выехать из него. Тем более не следует быть в нем матерям, на которых лежит забота о малых детях: долг матери важнее сейчас долга супруги.

Поэтому к вам скоро приедут мои дочери - Луиза и Ноэми, обе со своими детьми. Андрези, где находится первая, и даже Буа-Дардо, в котором сейчас живет вторая, на мой взгляд, слишком близко от Парижа. Их мужья останутся здесь. О Флоранс беспокоиться нечего: она проводит лето у родителей мужа, в Вандее.

Отправляю к вам также ваших родственниц со стороны Луи, а именно кузину Жарно и жену Оскара, обе привезут с собой детей. Вероятно, приедет с ними и жена Луи.

Предстоит вам также принять у себя и мою сестру Аделину. Я разрешил ей захватить с собою ее духовника аббата Грара, совершенно беспомощного из-за преклонного возраста и болезни; по словам моей сестры, кроме нее, у него нет никого на свете. Словом, она отказывается ехать без этого старика, и я подумал: пусть уж возится с ним, все-таки будет у нее какое-то занятие.

Итак, дорогая Амели, я шлю к вам уйму народа и прекрасно знаю, каким бременем это ляжет на ваши молодые плечи, но мое решение возложить его на вас говорит о том, что вы внушаете мне глубокое доверие. Благодаря вам я могу приютить в безопасном убежище женщин и детей нашего семейства - и хоть в этом душа у меня будет спокойна. А все Буссардели-мужчины останутся в Париже. Наши молодые люди в свое время на совершенно законном основании были освобождены от военной службы. Но они намерены выполнить свой долг. Я записал Викторена и Амори в национальную гвардию. Это большое войско, насчитывающее немало славных страниц в своей истории, и в нем служили все Буссардели - сыновья заступали место отцов.

Викторен зачислен в часть, охраняющую окружную железную дорогу; он ходит на дежурство три раза в недели"; как видите, вы можете гордиться им. Я как-то раз навестил его на бивуаке, который устроен в туннеле под улицей Курсель. Он держится молодцом, военная форма очень ему к лицу, так же как шла она и мне когда-то. Товарищи обожают его. Далеко не все они одного с ним уровня, но он не гнушается выпить с ними стаканчик. "А что ж, ведь у нас со вчерашнего дня республика!" - сказал он мне нынче утром.

Амори несет ту же службу, что и брат. Я по своим годам уже не могу надеть портупею, и ваш дядя Луи тоже. Но мы с ним в полном смысле этого слова не в силах расстаться с Парижем. Мы не могли бы жить вдали от наших контор, от наших домов, от наших участков, все время терзаясь мыслью, что каждое мгновение ядро вражеской пушки, пожар или мятеж может их уничтожить или разграбить, опустошить. У меня мучительно сжимается сердце, когда я думаю, что вражеские армии наступают, подходят к Парижу, угрожая и вековечному его величию, и нашему имуществу,

Прощайте, Амели. Вы спрашиваете, как чувствует себя ваша свекровь. Ей не лучше, она не встает с постели, движется с трудом. Я трепещу при мысли, что обстоятельства могли бы заставить меня принять решение покинуть Париж; что стал бы я делать с Теодориной?

Прощайте. Буду писать вам или посылать депеши - смотря по тому, что окажется возможным. Нежно целую вас.

Фердинанд Буссардель

С прибытием каравана, о котором сообщал Буссардель, Амели совсем поглотили бесконечные хлопоты хозяйки дома, обязанной подумать о всякой мелочи. Дом был просторный, на ферме и на птичнике всего было вдоволь, сад и огород давали богатый урожай, кое-что поставляла деревня - словом, вопрос продовольствия и кормления гостей был разрешен.

Некоторые затруднения, и притом не материального характера, исходили от тети Лилины. Старая дева оказалась очень обидчива, желала сидеть за столом на почетном месте, осуществлять верховный надзор за детьми и распекать слуг. А вместе с тем от нее не было никакой пользы. Амели воспротивилась ее притязаниям. С чувством негодования, поражавшим ее самое, она защищала и свои хозяйские права и спокойствие своих домочадцев. В конце концов ей помогло присутствие аббата Грара. Ему уже было семьдесят два года, он слыл тяжелобольным и лишь формально числился духовником монастыря Тайной вечери там его функции выполнял другой священник. Болезни, а еще больше старость ослабили его умственные способности, в Гранси он целыми днями дремал. Убаюкиваемый бесконечными речами тети Лилины, которая устраивалась возле него, в сторонке от всех, он сидел в кресле с полузакрытыми глазами, с блаженной улыбкой на лице, и всегда казалось, что он дремлет, переваривая пищу. Когда его говорливая соседка делала паузу, он, не просыпаясь, кивал головой.

Амели выразила тете Лилине сожаление, что не может создать для нее и благодушного аббата вполне спокойной обстановки, подобающей благочестивому характеру их бесед. Но ведь не могла же она запретить детям играть под окнами или не допускать в гостиную, где их появление радовало и успокаивало матерей, тревожившихся за своих шалунов.

Наконец, она предложила устроить маленькую гостиную рядом с комнатой старой девы, для того чтобы никто не мешал ей вести разговоры с аббатом. Польщенная высокой честью, которую, по видимости, представляло собою это исключительное положение, это своего рода уединение от шумного мира, тетя Лилина согласилась и вскоре пожелала, чтобы в этом уголке накрывали на стол для аббата и для нее. Это добавляло хозяйственных хлопот, но Амели поспешила утвердить такой распорядок, избавлявший всех от многих неприятностей. У Буссарделей трапезы были стержнем семейной жизни, и раз тетя Лилина исчезла из столовой, она стала безвредной.

Все эти обыденные заботы, возобновлявшиеся ежедневно, трудности, возникавшие на каждом шагу, поглощали все мысли Амели Буссардель. Обязанности хозяйки не выпускали ее из стен дома.

Ей некогда было думать о войне, о других людях, замкнутых в осажденном Париже, а ведь там остались ее муж, ее свекор, ее деверь и зятья. Домашние хлопоты заслоняли все: вражеское нашествие, сражения, осаду. В то время как ее невестки, у которых было больше досуга, чем у нее, тревожились, что совсем нет вестей из Парижа (воздушные шары оттуда отправляли очень редко), она радовалась, что у нее так много дела, и зачастую среди их тоскливых разговоров вскакивала с места.

- Ах, боже мой! - восклицала она. - Уверена, что лудильщик не принес из деревни ванну. Как же детишек купать? И Мориссон ждет... Хотел поговорить со мной о дровах. Надо запасти дров на зиму... Уж извините, бегу.

- Амели само совершенство! - восклицали родственницы, опять принимаясь за свое рукоделие.

В ее привязанностях произошла перемена. Тетка, невестки, кузины, племянники и племянницы стали ей дороже с тех пор, как ей пришлось заботиться о них. Они теперь больше значили для нее, чем трое-четверо Буссарделей, которые были так далеко, за линиями прусских войск, и не нуждались в ней.

Ее потрясли слова свекра о той миссии, которую он возлагает на нее: он доверил ей заботу о детях и женщинах семейства Буссардель. Став матерью и выкормив своего ребенка, она познала чувства, прежде ей незнакомые, а теперь, несмотря на свою молодость, оказалась покровительницей своей многочисленной родни. Сидя за столом на хозяйском месте, окидывая взглядом пятнадцать человек, Амели с невольной гордостью думала, что от нее зависит, чтобы им жилось тут удобно, чтобы они были сыты и всем довольны; она начала иначе смотреть на себя, в ней пробуждались зачатки ее призвания быть главою семьи, недаром же она со временем стала образцовой хозяйкой, самой почтенной среди почтенных матрон, Матерью Буссарделей.