Проигравший из-за любви - Мэри Брэддон

Миссис Гарнер, когда ее подруги задавали вопросы о Луизе, отвечала, что девушка в положении, после чего некоторые из них начинали сплетничать и говорили, что не очень-то любят всякие тайны и были склонны думать, что старая миссис Гарнер не стала бы рассказывать такие вещи о своей темноглазой внучке, если бы не было чего-то, из-за чего она должна была прятать ее от мнения публики.

Дом, точнее, та его часть, которую снимали Гарнеры, стал совсем унылым без быстрых шагов Лу, напевания песенок и мелькания ее загорелого лица, когда девушка, как ветер, перемещалась по комнатам. Наемная служанка, выполняющая работу Луизы за полкроны в неделю и за обеды, была рыжеволосой, с белыми ресницами, немного глуховата, медлительна в движениях и склонна к хронической простуде.

— Это был мой жребий — потерять всех тех людей, которые находились рядом со мной, — заметила как-то миссис Гарнер грустно, заняв свое место за обеденным столом.

Джарред, мучившийся уже долгое время непрекращающимся кашлем, немытый, непричесанный и носящий свой любимый неглиже — костюм, состоящий из поношенной рубашки и котелка, зевнул и потянулся, равнодушно оглядывая стол, на котором находились зажаренные телячьи лопатки и пикантный луковый соус.

— Да, но во всяком случае ты еще не потеряла меня, моя старушка, — сказал он между зевками.

— Я не совсем уверена в этом, Джарред, — жалостливо проговорила мать. — Да, мы спим под той же крышей, правда, и в те часы, когда все работают, ты еще здесь, правда, без особого аппетита и поэтому я думаю, что еще не потеряла тебя. Но ты сейчас не тот Джарред, что был раньше.

— Ах, — произнес Джарред беззаботно, — все меняется — это основной закон природы. Завтрашний день никогда не может быть похожим на сегодняшний. Ничто так не вечно, как изменчивость.

— Я бы не стала жаловаться на происшедшие в тебе перемены, Джарред, — пробормотала миссис Гарнер, глядя беспомощно на блюдо с мясом, которое ей передавал сын, — если бы я знала их причину, понимала бы, в чем дело. Но я не могу, не могу. Нет такой матери, которая бы знала о своем сыне меньше, чем я. Ты тратишь наш месячный доход задолго до того, как заканчивается месяц, и затем, когда в доме нет ни пенни и нет никаких источников для заработков, ты вдруг уходишь куда-то вечером и возвращаешься ночью довольно пьяный с карманами, полными соверенов.

— Прекрати это нытье — закричал резко Джарред. Спящий до этого тигриный норов вдруг проснулся в нем. — Я не думаю, что у тебя есть причины для того, чтобы жаловаться. Сейчас ты живешь лучше, чем жила когда-либо, сколько я себя помню. Тебя не мучает сборщик налогов, не тревожит из-за не вовремя выплаченной ренты владелец дома, ты можешь, наконец, закрыть завтра свой жалкий магазинчик, если пожелаешь, сложить руки, сидеть у камина и ничего не делать, только ворчать, а это ты будешь делать до тех пор, пока у тебя есть язык. Какое тебе дело до того, откуда у меня деньги или что я с ними делаю, если я обеспечиваю тебя хорошим домом и кормлю тебя прекрасной едой?

— Все это очень хорошо, Джарред, но этого недостаточно для матери, ее заботы не так легко снять. Я хочу узнать, откуда у тебя деньги.

— Я иногда много работаю, не так ли? — пророкотал мистер Гарнер, отталкивая от себя тарелку после тщетной попытки выразить свою признательность по поводу прекрасно приготовленной овечьей лопатки.

— Очень хорошо, что ты можешь зарабатывать своей старой работой, Джарред.

— Ну вот, теперь, во всяком случае, ты знаешь, откуда у нас берется большая часть денег.

— Я знаю, что у нас в год есть три сотни фунтов, были также карманные деньги — все это могло обеспечить нас комфортом и более респектабельным обществом, чем то, которое существует на Войси-стрит, если бы ты не был столь опрометчив.

— Оставь ты свое респектабельное общество! Что толку от него, когда там старые девы все время поют псалмы и всегда бы прислушивались к шагам на улице, чтобы поймать меня, поздно возвращающегося домой. Это просто гнездо сплетниц, где нормальный мужчина не может пропустить стаканчик виски или просто постоять на крыльце вечером с трубкой в зубах без того, чтобы не вызвать поток пересудов по поводу его персоны. Если мне когда-нибудь и придется покинуть Войси-стрит, то я скорее пойду на войну, чем туда, куда ты захочешь.

— Я чувствую, — сказала, всхлипывая, миссис Гарнер, — я чувствую — что-то нависло надо мной. Ты будешь следующим, кто покинет меня.

— Я сделаю это очень быстро, если ты не будешь придерживать свой язык, — ответил резко Джарред, — Я не хочу все время слышать печальные вздохи, сделай свою жизнь лучше, если можешь. Большинство женщин на твоем месте чувствовали бы себя счастливыми после того подарка судьбы, что был преподнесен нам год или два назад.

— Однако это не сделало мою жизнь лучше, Джарред. Этот подарок лишь украл у меня родню, о которой я могла заботиться, остался лишь ты, но мы с тобой стали еще дальше друг от друга, чем были раньше.

— Такие слова я считаю слишком напыщенными, — ответил грубо Джарред. — Если ты думаешь, что я буду сидеть дома и хандрить, когда у меня в кармане есть шиллинг, который можно потратить на вечер в «Зайце и гончей» или на место в партере театра пародий, то ты хочешь очень многого. Человеческая природа есть человеческая природа, и я тоже человек и не в состоянии удержаться от некоторых слабостей.

Миссис Гарнер вздохнула и прекратила жаловаться. Она знала Джарреда слишком хорошо, чтобы не понимать того, что было слишком опасно продолжать с ним этот разговор. Тарелки и чайники, летающие как метеоры по комнате, нередко замечали в доме Гарнеров с улицы.

Прошел еще один год — второй год семейной жизни доктора Олливента, и казалось, что Джарред становился все менее склонным к ежедневней работе. Пыль толстым слоем лежала на его инструментах, маленькие баночки и горшочки с маслом, лаком и скипидаром, тряпки, губки и фланельки беспорядочно громоздились на столе в комнате на первом этаже, которая являлась его мастерской, спальней, а также гостиной, здесь же Уолтер рисовал «Ламию». Полотно этой картины все еще стояло здесь, повернутое изображением к стене, картина была пыльной, заросшей паутиной, незаконченная и забытая всеми, она напоминала некие развалины и разбитую жизнь.

По мере того, как шло время, Джарреду все меньше нравилось работать и все больше хотелось развлекаться. Он расширил круг своих знакомств, и женщины все чаще стали посещать его дом.

Он уже начал подумывать о скачках и ходил даже в Хэмптон на бега вместе с веселым обществом, носил белую шляпу и голубой галстук и вообще стал одеваться щеголевато и все больше нуждался в деньгах.