Страна Печалия - Софронов Вячеслав

Более других приглянулся ему властный седобородый иерей Григорий Никитин, служивший в храме Богоявления Господня, находящемся на нижнем посаде, где стояли торговые ряды, а потому храм охотно посещали все приезжающие по торговым делам на городские ярмарки. По тому, как тот вел службу и, по мнению протопопа, заставлял себя читать скороговоркой новоявленные слова в обрядах, не проговаривая их как должно, Аввакум решил, что и он не согласен с нововведениями. И, выбрав время, когда тот, закончив, службу выходил из храма, подошел к нему. Облаченный в мирское, он смиренно попросил благословения, а затем с тяжким вздохом спросил:

—

Каково служится, отец Григорий?

Тот пристально взглянул на него и, судя по всему, узнал, но не подал виду, ответил:

—

Служим, как должно. А что не так?

—

Все так, если не считать, что скоро ничего от службы нашей не останется и на обряды латинские перейдем, а там и креститься по-ихнему заставят.

Мимо них проходили задержавшиеся после службы две степенные старушки, поддерживающие одна другую под руку, в темных шалях, которыми они закрывались от пронизывающего ветра. Они поклонились настоятелю, одна из них задержала свой взгляд на Аввакуме, словно намереваясь что-то спросить, но потом все так же степенно проковыляли меж снежных сугробов к стоящим поблизости домишкам. Отец Григорий посмотрел им вслед и будто вспомнил что, хмыкнул, и, прочистив голос, осторожно спросил:

—

Откуда то известно? Неужто веру нашу изначальную захочет кто на латинскую поменять? Хотя имеются у меня сомнения, все ли правильно делаем…

—

Так и я о том же, — подхватил Аввакум. — Видится мне, что это лишь начало, а дальше может и худшее случиться, и не миновать нам тогда латинства. Точно говорю…

—

Зайдемте в дом, а то негоже на ветру стоять, там и поговорим спокойно, если ты, мил-человек, за этим пришел. — И он повел Аввакума к небольшой сторожке у входа в храм, где жил отставленный от службы казак, исполняющий обязанности сторожа.

Сторожка оказалась тесной, с низким потолком и тусклым оконцам. Сторож вскочил навстречу настоятелю, и тот, чтоб избежать лишних ушей, отправил его наносить дров для церковных печей, а сам опустился на лавку у стены, предложив Аввакуму устроиться напротив. Когда сторож, торопливо собравшись, ушел, то отец Григорий спросил Аввакума:

—

Что-то обличье мне твое знакомо, вроде как встречались. Давно ли в Тобольске?

Аввакум хотел было назваться приезжим, но тут же передумал, решив, что это не только ничего не даст, но и приведет к недоверию, а потому без всякого смущения заявил:

—

Да, я приезжий, но перед тем побывал в избе съезжей. Вот за веру свою, за убеждения здесь и оказался.

—

Ты никак тот самый протопоп, что с Москвы прислан?

—

Он и есть. Тот самый…

—

Не думал, что заглянешь в наш храм. Говорят о тебе всякое, будто народ склоняешь к непослушанию и сам все никак не уймешься.

—

Такой уж, видно, неуемный уродился, — со смехом отозвался Аввакум, хотя слова настоятеля больно задели его самолюбие, и хотелось ответить дерзко, но из прошлых своих бесед хорошо знал, чем это для него закончится.

—

Тогда рассказывай, с чем пришел, я послушаю, а потом уж и свое суждение вынесу.

—

А чего говорить, когда Русь нашу матушку окаянный Никон захомутал, словно девку блудную, и пытается самого святого всех нас лишить, заставить молиться по-новому, а это и глупый поймет, к чему приведет. У вас в Тобольске, как погляжу, тишь да гладь, но только благодати Божьей как есть не видно. Признали патриаршие указки?

—

Как же не признать, он патриарх, а мы кто в сравнении с ним? С теми, кто не признает, сам знаешь, что бывает. Ты говори, говори, чего сказать хотел, чую, не только с этим пришел.

—

И скажу. — Аввакум свел брови на переносье и, не мигая, смотрел в глаза собеседнику, который, не выдержав его взгляда, слегка смутился и отвел взгляд, словно признал себя в чем-то виновным. — Известно ли тебе, что на Москве не все подчинились указкам Никоновым, есть и такие, кто не пожелал веру менять…

—

И где же они теперь? — лукаво поинтересовался отец Григорий. — Мы хоть и в Сибири живем, далеконько от Москвы, но кое-что о делах тех наслышаны. Знаю, что особо несогласных разослали кого куда. Кто-то и мимо нас проезжал, сказывали мне о том.

—

Страшно, небось? — с усмешкой спросил его Аввакум. Он все так же не сводил глаз с лица настоятеля, отчего тому было как-то не по себе, и он начал ерзать на лавке, словно взгляд протопопа обжигал его.

—

Чего нам боятся? Мы люди маленькие, против власти зла не держим, живем смиренно, на нас обижаться нечего.

—

Власть-то она власть, но и ты не карась! — перешел на скомороший тон Аввакум. — Ты, как погляжу, норовишь всем угодить, а так в жизни не бывает. Всё одно когда-то выбирать придется, с кем ты есть на самом деле. Так что решай, будешь ли и дальше по чьим-то указкам жить или своим умом обойдешься. Знаю я, что многие твои прихожане совсем на службу ходить перестали, затаились по домам и там молятся. Негоже это. Вот если бы ты всенародно объявил, что ничего в старинных обрядах менять не собираешься, то, думается, все бы они обратно возвернулись. А так недолго и весь приход развалить, разбегутся людишки кто куда.

—

До этого дело не дойдет, — отмахнулся, как от назойливой мухи, отец Григорий. — Куда им деваться-то? Они с рождения все к моему храму приписаны, в другой приход их не примут, а коль на исповедь ходить не станут, то только неприятностей себе наживут. Покочевряжатся малость, да и вернутся.

—

Не верится мне, что так будет, — не сдавался Аввакум. — Русский человек, он хоть и в великом терпении привык жить безропотно, но и у него когда-то терпение это кончится. А тогда, сам знаешь, что начнется. Не довести бы до греха народ православный, большая беда из всего этого выйти может.

—

Ты мне, батюшка Аввакум, вот что скажи, тебе-то какое дело до прихода моего? Или тебе своих хлопот мало? И без этого, как погляжу, натерпелся. Вместо Москвы тебя вон куда на службу определили. У нас тут хоть и не край земли, но все одно далековато от царских хором. И, думается мне, милость царская на том к тебе кончилась.

Отец Григорий внимательно посмотрел на протопопа, которого, если не обидели, то наверняка задели его слова, потому тот весь напрягся, набычился, но пока что молчал, обдумывая ответ.

—

А ты вместо того, чтоб покаяться да ладом прощение испросить, этакие слова говоришь, — продолжил горячо спор отец Григорий. — И меня к тому же склоняешь. Объясни, к чему клонишь? Ты ведь меня зовешь супротив властей подняться, на бунт подбиваешь, не по-божески это. Раз патриарх повелел церковную службу поменять, то так тому и быть.

Настоятель казалось, обрел былую уверенность и смело вступил в спор с Аввакумом, и теперь уже он пытался переубедить его, приводя один за другим веские доводы в свою пользу.

— Вера наша православная к смирению призывает, — говорил он, оглаживая одной рукой пушистую русую бородку, — к покорности. В Писании как сказано: не создай кумира себе, а поклоняйся единому Богу. Разве не по этому закону мы живем? И что такого нового патриарх предложил? Троеперстие, которым братья наши, греки, себя осеняют? Или как идти правильно: посолонь или наоборот? А то и совсем смешно: сколько раз «аллилуйя» кричать?! Да я хоть сто раз крикну, коль на пользу! Что изменится? Аллилуйя, она аллилуйя и есть. И скажи мне теперь, мил-человек, почему ты новые эти правила в обрядах наших признать не хочешь? Вот если бы патриарх заменил крест на полумесяц, скажем, или триединство Божье отверг, тогда другое дело, отвернулись бы все от него, решили, что он умом тронулся. А тут какие поправки? Самые что ни на есть малые. К тому же, как мне известно, не один он решение то принимал, а все архиереи православные и два патриарха, на собор приезжавшие, его поддержали. Получается, ты не только супротив патриарха зуб имеешь, но и всем владыкам нашим противишься. Не по-божески это, не по-людски, не по-христиански…