Истории, связанные одной жизнью - Юрий Штеренберг

VI. ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ

Мама

Во многих предыдущих главах я рассказывал о моей маме. Возможно, следовало бы все эти воспоминания и упоминания объединить в единое целое. Но тогда нарушилась бы полнота описываемых в этих главах событий. Поэтому, я оставляю все неизменным, а эту главу, как добавление к раннее написанному, посвящу в основном лишь последнему периоду жизни мамы.

Моя племянница, Марина, закончила институт имени Гнесиных по классу фортепиано, и ее оставили работать в Москве. Прошло после этого несколько лет, Инна за это время развелась со своим мужем и не представляла себе оставшуюся жизнь вдали от дочери. Начался длинный, всем казавшийся бесперспективным, поиск обмена ростовской квартиры на московскую. Мама понимала и поддерживала желание Инны — она ведь тоже практически всю жизнь прожила рядом с дочерью. Должен сказать, что и я не возражал против их переезда. И сестре и мне, нам казалось, что наша мама как всегда крепка, во всяком случае, духом, и вынесет и это испытание. Ведь рядом с нею будут самые близкие, самые надежные люди. Хотя мы с сестрой должны были понимать, что для мамы такое коренное изменение жизни весьма и весьма опасно.

Инне повезло, в начале восьмидесятого года она нам сообщила, что наконец-то нашлись желающие совершить с ними обмен квартирами. Правда, это были не жители Москвы и даже не жители Московской области. Предложение было из города Обнинска Калужской области, того самого, что известен своей первой в стране и, кажется, даже в мире, атомной электростанцией. Марина к этому времени повторно вышла замуж, на этот раз за хорошего во всех отношениях парня, точнее, за зрелого мужчину, который жил вместе со своими родителями в большой трехкомнатной квартире в Москве. Естественно, что Марина поселилась у своего мужа, и для нее квартирный вопрос более не существовал. И поэтому Инну устраивало поселиться хотя бы рядом с дочерью, даже если это “рядом” было в соседней области. Надо сказать, что путь из Москвы до Обнинска на электричке составлял более трех часов. Не знаю, правда, как правильно оценить это время, “всего лишь” или “ни много, ни мало”.

Переезд их состоялся весной 1980 года, но я не поехал в Ростов, чтобы их проводить. Не поехал я потому, что на это время у нас с Нонной были заблаговременно приобретены путевки в Пятигорск. Однако какие-либо объяснения и, тем более, оправдания этому поступку нет и быть не может. Я, конечно же, должен был быть в это время в Ростове.

Сразу же, из Пятигорска я поехал через Москву в Обнинск. Нонна мне компанию не составила, она почему-то торопилась домой, но, думаю, ей просто не хотелось туда ехать. Квартира оказалась симпатичной, две небольшие комнаты, балкон, третий этаж. Город чистый, зеленый, уютный. Но, самое главное, меня встретила мама. Да, моя мама, но это был уже немного другой человек. Она, конечно, обрадовалась нашей встрече, но очень скоро я заметил у нее какой-то отсутствующий и одновременно тревожный взгляд. Куда девался ее веселый оптимистичный характер. Я заметил, что маму постоянно что-то тревожит. Оказалось, что ее очень тревожит сохранность ее вещей: иногда я заставал ее за переборкой содержимого шкафа, после чего она говорила, что не может найти ту или другую вещь, наверно, кто-то украл. И самое главное, было очевидным, что она до конца не понимает, где она находится и почему.

Переезд и у Инны вызвал определенное стрессовое состояние и, в принципе, понятно ее желание как-то отвлечься, оказаться среди людей, например, пойти на работу. Что она и сделала. И мама начала оставаться одна. Неудивительно, что она два раза оказывалась на улице, не могла найти дорогу обратно и попадала домой с помощью милиции.

Я прожил в Обнинске несколько дней, и мне пришла в голову мысль, а не взять ли маму на некоторое время к нам, в Ленинград. Может быть, пребывание в нашем, хорошо маме знакомом доме и на так ей нравящейся даче, успокоит ее. Я позвонил Нонне, однако она не выразила никакого энтузиазма. Позже я узнал, что она в это время имела постоянный контакт со своей ростовской тетей Марусей, и та ей категорически не советовала приглашать маму в гости: по ее мнению, мама может остаться у нас навсегда или, по крайней мере, надолго. Ноннино настроение было мне неприятно, но не заставило меня отказаться от моей идеи, и я решил ехать с мамой. Задним числом я далеко не уверен, что поступил правильно.

Неприятности наши начались уже при выезде из Обнинска. Все как бы было против нашей поездки. Вначале не пришло во время такси, затем была отменена электричка, на которой мы должны были ехать в Москву, и мы несколько часов сидели не платформе и ждали следующую электричку. Мама была с нами, все видела и, конечно, нервничала.

В Ленинграде пробыли мы недолго. Нонна отнеслась к маме тепло, как будто это был обычный приезд мамы, и она все та же. Затем мы с мамой переехали на дачу. Вроде все было так, как и предполагалось: мама много сидела в кресле на воздухе в саду, настроение было спокойное, мы с ней даже играли в карты. Но тут, несмотря на то, что на календаре был конец июня или начало июля, вдруг резко похолодало. Казалось бы, ничего страшного, я начал топить печь и в доме было не холодно, но я чувствовал, что маме стало не так уютно. Погода дело временное, пройдут холода, опять будет тепло, но случилась очередная неприятность: я где-то переохладил ногу, и у меня начался жесточайший приступ моей хронической болезни, не то подагры, не то артрита, такой, что я не мог не только ходить, но даже наступить на больную ногу. По своему опыту я знал, что болезнь эта может продлиться несколько недель. Что делать? А тут на носу Московские Олимпийские игры, во время которых Москва будет со всех сторон наглухо закрыта. И я ничего другого не придумал, как срочно вызывать Инну, чтобы они с мамой успели до начала игр проехать через Москву. Мой сосед повез меня в ближайший городок, откуда мне удалось дозвониться до Инны.

Конечно, надо было поступить совсем иначе: с мамой вместе переехать в городскую квартиру, дождаться, когда у меня поправится нога, а там смотреть по обстоятельствам. Я не помню, приходило ли мне это решение в критический момент, но, скорее всего, где-то в подсознании засели Ноннины слова о предсказании ее тетки и об отношении к ним самой Нонны. Это называется, сваливать с больной головы на здоровую. Помню только, что после отъезда мамы я не мог себе найти места, чувствовал, что сделал совсем не то, что надо. И поныне я не могу себе это простить, мне кажется, что если бы я не ускорил мамин отъезд, этот год не был бы для нас столь трагичным.

Примерно месяц после отъезда мамы мы прожили спокойно, но в середине августа Инна нам сообщила, что мама чувствует себя плохо. И вот я опять в Обнинске. За это время мама сдала еще больше. Теперь она только лежит, иногда стонет, порой сознание ее покидает. Но почти каждый раз, когда я спрашивал, узнает ли она меня, она утвердительно кивала головой. Видя, как я переношу страдания мамы, по прошествии нескольких дней Инна предложила мне и я, по слабости, согласился, вернуться домой. Конечно, она сопровождала это предложение словами, в которые мы оба не верили, о том, что я приеду, когда маме станет лучше. Я попрощался с мамой.