Голубая кровь (СИ) - Гордиенко Татьяна Васильевна

Эсфирь, затянув во двор незнакомку, заперла дверь и повела нежданную гостью в сад. Там находилась беседка, стены и крышу в которой заменяли плетистые розы, вьющиеся по сетке. Кроме старенькой тахты, прокрытой цветастым и пёстрым ковром, в ней ничего не было.

— Здесь тебя никто не найдёт, — Эсфирь жестом пригласила молчаливую спутницу войти в беседку. — Будь спокойна и ничего не бойся. Меня зовут Эсфирь. А тебя?

— Нейман де Эриндо, — негромко представилась Нейман, словно страшась своего благородного имени, и увидела удивлённые глаза Эсфири, смотревшие из-под длинной чёлки с безграничным изумлением.

— Нейман де Эриндо? — переспросила Эсфирь, усаживая гостью на тахту и отметив при этом, какие холодные у неё руки. — Но как же вы, благородная госпожа, отважились показаться этой ночью в таком одеянии в Ауленте? Да ещё без охраны и звеня своими браслетами на весь город!

Покровительственно-снисходительный тон Эсфири сменился какой-то неуверенностью и замешательством. Если честно, то она впервые оказалась в таком положении и сейчас совершенно не представляла, как вести себя с этой знатной особой. А кто такая Нейман де Эриндо она не могла не знать. Самоуверенность покинула Эсфирь, когда она узнала, кому помогла, что-то неведомое захватило её душу. Что это было? Страх? Недоверие? Боязнь повести себя как-то не так? Оказаться смешной из-за своего невежества перед этой хорошо воспитанной и умной девушкой? Нет, что-то иное непрошено вторглось в душу юной убийцы. Она будто почувствовала какую-то связь между собой и этой аристократкой, которую прежде, если когда и видела, то только издали. Их разделяла огромная пропасть социального положения, но Эсфирь ощутила родственность душ. Со смятением она вдруг поняла, что перед этой затравленной девушкой она испытывает что-то вроде почтения, хотя раньше не испытывала уважения даже к императору. И вот, в эту зловещую ночь, судьба свела её с кем-то… с кем-то, кто был р а в е н ей. Именно равен. Почему? Эсфирь не могла объяснить. Она просто это чувствовала.

Нейман, откинув переднюю часть вуали назад, как-то робко подняла глаза и осмелилась спросить:

— Я действительно издавала так много шума?

— Чрезвычайно много, — ответила напрямую Эсфирь, не видя смысла лгать.

Эсфирь, как Одинокий Убийца, всегда была предельно осторожна и не понимала, как Нейман могла убегать от погони, издавая столько много, на взгляд Эсфири, шума. Сама они никогда не носила украшений, считая, что они могут лишь мешать, особенно при охоте на Красных Вампиров, которые тоже были весьма осторожны и бдительны. Поэтому Эсфирь любила тишину и неприметность одежды.

— А что сегодня за ночь? — спросила Нейман, снова надевая браслеты, и добавила, грустно улыбнувшись: — Пожалуйста, называй меня просто Нейман и не говори со мной почтительно. Какая я теперь госпожа…

Нейман уже полностью пришла в себя после потрясений, связанных с бегством, но грусть её не покидала, она не выглядела счастливым человеком. И это не укрылось от внимательной Эсфири.

— Но ты ведь происходишь из знатного рода, и твоя семья…

— У меня нет семьи, Эсфирь, — прервала немного резко её Нейман, — уже давно нет.

Что значили последние слова Нейман, Эсфирь не поняла, но ясно прочувствовала боль, с какой они были произнесены.

— Ты не ответила на мой вопрос, — напомнила Нейман.

— Сегодня ночь Одинокого Убийцы, — это было произнесено с явной неохотой, ещё бы, ведь речь напрямую касалась самой Эсфири.

— Как же я забыла это! Значит, его сегодня ищут люди?

— Разумеется, кого же ещё они могут искать? — произнесла Эсфирь, сделав всё возможное, чтобы эта фраза не прозвучала как недовольное ворчание. — Но почему они гнались за тобой?

Та пожала плечами, рассеянно разглядывая последний браслет, который остался у неё в руках.

— Не знаю. Вероятно, они приняли меня за Лэс-Теру, хотя все говорят, что она убита.

Эсфирь, свободней вздохнув оттого, что тема разговора переменилась, сказала:

— Лэс-Тера была единственным человеком на этой планете, кого стоит оплакивать.

Теперь напряглась и внутренне вся сжалась Нейман. Не желая, чтобы Эсфирь что-то заметила, она ответила, как можно небрежнее, но не без горечи:

— Вероятно, это так. Лэс была властной и жёсткой, но она поступала по совести… Во всяком случае она ничего моей семье плохого не сделала, — Нейман опустила взгляд и, уже окончательно стушевавшись, пробормотала: — Я её никогда не видела…

— Я тоже, — Эсфирь глядела куда-то вдаль и не заметила смятения собеседницы.

Надев последний браслет, Нейман спросила:

— Скажи, Эсфирь, почему ты помогла мне?

На лице Эсфири отразилась полузагадочная-полунасмешливая улыбка человека, который привык к неординарным поступкам, часто совершаемым без видимых на то причин и против всякой логики.

— Сначала потому, что ты была похожа на Лэс-Теру, и я захотела насолить аулентцам, спася тебя и оставив их с носом. Вообще, к сведению, я люблю морочить людям головы и видеть, как они усиленно ворочают мозгами, пытаясь объяснить мои поступки. В эти минуты они выглядят смешно, и я со своей непостижимой бессмысленностью поведения чувствую себя неповторимой, и в этом выражается моё личное «я».

— Если так, то какая прихоть удерживает тебя здесь сейчас? Почему ты, узнав, кто я, не выгнала меня? Ведь такие, как ты, наверное, ненавидят аристократов?

— Ты не такая, как все. Ты — Нейман де Эриндо.

— А это что-то меняет?

— Да. И очень многое. И не смотри на меня, как на человека, который будет сейчас издеваться над твоим горем. Аулентцы привыкли бить лежачего и добивать умирающих. Я как никто другой знаю, как жесток этот мир, от которого тебя очень долго ограждало знатное происхождение, богатство и любящая семья. Мне же не выпало даже короткого счастья. Я рано познала, что такое боль и безысходность, именно они роднят нас теперь. У нас много общего, Нейман. Люди из Аулента убили твою семью и мою тоже. А потому я никогда не буду в числе тех шакалов, кто норовит добить смертельно раненого льва.

— В твоих словах звучат горечь и ярость, — печально вздохнула Нейман, её пальцы мяли край траурной вуали, откинутой на спину.

— Они не утихают уже много лет, — глухо отозвалась Эсфирь, стараясь загнать подальше, выплывшие на поверхность болезненные воспоминания.

— Ты сирота?

— Да, — ответила Эсфирь и, помолчав с минуту, отважилась спросить напрямую: — Нейман, как выглядели люди, что гнались за тобой?

— Я мало что успела разглядеть, в то время я была занята своими мыслями и сначала решила, что эта облава на меня. Ведь с некоторых пор меня в городе видеть не хотят. Это были обычные горожане, хотя трое из них, первыми погнавшиеся за мной, показались мне странными.

— Как они выглядели? — настороженно, с замиранием сердца, спросила Эсфирь, охваченная странным предчувствием, и, предвидя, что от этого многое станет понятным.

— Они ехали верхом на лошадях и, в отличие от остальных, не имели факелов, словно пытаясь остаться незаметными. На них были пурпурные плащи и шляпы, тень от которых почти полностью скрывала их лица. А ещё я заметила то, что их кони при движении издавали звон, как будто звенели колокольчики, но это был какой-то неприятный, зловещий звук.

— Это они, — тихо прошептала Эсфирь, узнав, из описания Нейман, Красных Вампиров.

Терианка-убийца сжимала в эту минуту в руке розу, которую сорвала с плети, свисавшей с беседки. Услышав ответ Нейман, она так сильно сжала цветок, что раздавила его и на землю из её пальцев посыпались помятые нежные лепестки. Вот так безжалостно она хотела раздавить и уничтожить своих врагов. Нейман не было смысла врать и что-то придумывать, а значит, Красные Вампиры по-прежнему ищут своего противника, и эта новость словно влила силу в Эсфирь. Они хотят спровоцировать её на открытый бой, это ясно, как день. Выходит, борьба принимает более серьёзный оборот, и азарт нарастает, ибо на карту поставлена жизнь. Жизнь одной терианки против жизни пары десятков сильных мужчин — такая игра только подхлёстывала Одинокого Убийцу. Эсфири нравилось, когда её боятся. Голова уже больше не кружилась и кровь не кипела в жилах. К ней вновь вернулось хладнокровие и сосредоточенность. Рассудок Эсфири снова приобрёл ясность, готовый изобрести очередной коварный план, а руки не дрожали. Ведь враги были близко.