Охота на дракона (сборник) - Анатолий Бритиков

Он хотел подняться, но удержали ремни, которыми был пристегнут к постели, и кровь от резкого движения прилила к голове. Едва опамятовался. Пульс забился чаще, температура становилась нормальной.

Осторожнее, нужно осторожнее — вспомнил он рекомендации врачей. Организм должен медленно привыкать к пробуждению. Поэтому он лежал неподвижно, только глазами поводил в надежде, что вскоре исчезнет ощущение, будто в ушах постукивает острый молоточек, а изнутри черепа ему отзывается другой. Пошевелил пальцами рук и ног, высвободил правую руку, потер лоб, высвободил левую, принялся массировать виски. Сделал несколько глубоких вдохов, разминая диафрагму. Потом задержал дыхание, пытаясь ни о чем не думать. Не получалось. Висок адски болел. Самовнушение не действовало. И все же он не сдавался, силился дышать ритмично, расслабить напряженные мускулы. Постепенно стал погружаться в полудрему.

Но стало еще хуже. Лампа на потолке светила в глаза. Чувствительные глазные нервы превращали яркий белый свет в ало-черные пятна, плясавшие под веками, обжигавшие, резавшие, ослеплявшие, Добавились и слуховые раздражители. Хотелось накрепко заткнуть уши, чтобы не слышать неотвязного тиканья часов. Но он не в силах был встать и остановить их. Да и права не имел. Он зажал ладонью ухо, чтобы унять тиканье, но оно теперь доносилось справа, откуда-то совсем близко. Тут он вспомнил про собственные часы на запястье. Подавил желание разбить их о край стола — помнил все же, не забыл, что без часов он не смог бы связаться с другими членами экипажа, с командирской рубкой и вычислителем. Назойливое тиканье лезло в уши, хотя он вытянул руки вдоль тела. Поневоле он стал механически считать секунды, точь-в-точь как когда-то в детстве считал по маминому совету овец. Но висок ломило по-прежнему. Что, если связаться с остальными? Проснутся ли они, если их вызвать? Показалось, что он движется, что некая неведомая сила завладела постелью и колышет ее вверх-вниз, что всякая кабина взмывает вверх по спирали, чтобы потом обрушиться вниз. Он падал в бездонную пропасть. Это только сон, глупый сон, пришло ему в голову, ты должен проснуться, приказывал он себе, но тщетно. Падение в темную холодную пропасть продолжалось. Бесконечно долго он падал, и со всех сторон беспрерывно доносилось гулкое эхо, словно от стен шахты, по которой он низвергался в огромную пещеру. От стен эхом отскакивали голоса знакомых и незнакомых людей — искаженные, скрипучие, пронзительные и в то же время нелюдски басистые. Он защищался, зажав уши и закрыв глаза. Не помогало. И вдруг он ощутил раскинувшуюся под ним удивительную страну, к которой стремительно приближался. Складчатая, словно потоки застывшей лавы, поверхность планеты играла множеством красок. Наконец скорость падения уменьшилась. Лишь считанные метры отделяют его от поверхности планеты, где он в жизни не бывал, но прекрасно знает эти места. Твердой земли тут нет, поверхность вздувается диковинными пузырями. Горячее дыхание планеты душит его. Он касается поверхности, но ничего не ощущает. Все то же долгое падение, напоминающее затяжной прыжок с парашютом. Наконец он приходит в сознание от собственного крика: “Нет! Нет! Не хочу!”

Широко раскрывает глаза и несколько секунд ждет, пока не вспоминает, кто же он такой. Узнает зеленоватые стенки своей кабины. Облегченно вздыхает. Смотрит на часы и убеждается, что дремал лишь несколько минут. Но каких минут!

Потом вспоминает о еде. Тубы здесь, под рукой. Но он не чувствует ни голода, ни жажды, ни желания чем-то полакомиться — голод оказался лишь плодом воображения. “Редко случается, чтобы человек ел во сне”, — приходит ему в голову, и он гонит эту мысль прочь.

Хаос воспоминаний обрушивается на него, смежает веки; хоть он и боится, что сон принесет новые миражи, но дремоте не сопротивляется. И вновь — натиск рожденных подсознанием суматошных, неконтролируемых образов. Удивительно красочные самым нелепым образом переплетенные обрывки воспоминаний о подготовке к полету, вихрь картинок-галлюцинаций из детства всплывшие из глубин памяти лица и встречи. Они осаждают все настойчивее, все агрессивнее. Человек замер. Показалось, будто кто-то стоит за спиной, хотя он прекрасно знает — там лишь холодная гладкая стена кабины, никакого пустого пространства. Но, едва он так логично разложил все по полочкам, услышал сиплый голос:

“Эй, ты! Вставай! Чего валяешься?”

“Отстань, я хочу уснуть”, — пытается он убедить неизвестного.

“Глупости!”

Более жестокого хохота он в жизни не слышал. Собрав всю смелость, изо всех сил выворачивает голову назад, чтобы увидеть лицо говорящего. Высокая, щуплая фигура. Но лица не видно, все скрывает тяжелая сизая мгла.

Потом он замечает, пораженный, что фигура колышется, съеживается, изменяется, принимает облик тележурналистки, бравшей у него интервью перед отлетом. Ее нежное юное лицо теряет всю прелесть, губы растягиваются в ужасный оскал, она наклоняется к нему; нескольких зубов у нее во рту недостает, а дыхание зловонное. Он пытается отодвинуться, но не может; а журналистка сует ему под нос микрофон и настойчиво, агрессивно допытывается:

— А почему вас потянуло в космос? Отвечайте! И не пытайтесь меня обмануть. Я все знаю: для вас это — обычный побег, бегство от скуки, нудной повседневности земной жизни, верно ведь? Верно ведь, отвечайте!

Но едва он пытается робко ответить, запротестовать, тотчас журналистка исчезает. Словно растворяется. Широкая физиономия, размалеванная толстым слоем краски под криво посаженным огненно-рыжим париком ничуть не напоминала белое хрупкое личико той девушки, но это была именно она, геолог знал. Почему за несколько месяцев она так состарилась?

Перед ним возникает биолог, старый друг по космическим странствиям. Как это он не заметил прихода друга? Дверь не открывалась, это он точно помнит. Или друг вылез из-под кровати? Хочется крикнуть в лицо гостю: болван, хочешь меня напугать? Я тебе! Но ни один звук не вырывается из его спазматически сжатого горла. Зато биолог, осклабившись, острым пальцем стал тыкать его в грудь и выспрашивать ехидно: “Ну что, Мишко, Мишинко, дорогой ты наш, золотой ты наш? Открой-ка нам правду, является физическая смерть целью нашего существования или нет? Ты согласен, что одна форма жизни должна уступать другой? И как насчет тебя лично? Отвечай, но учти: я в полной готовности, одно твое лживое слово, и метеоритный дождь разнесет нас в мелкие куски!”

Оставь меня в покое, слышишь? Исчезни!

“Ты жаждешь покоя? Пожалуйста, почему бы и нет! Ты его обретешь вскорости, и на века, на вечные времена, мой милый! Сейчас его тебе обеспечат!”

Его сменяет призрачная фигура, в которой Мишко с трудом узнает врача Барбару, единственную женщину на борту их межзвездного корабля. Женщину, волновавшую умы всех, кроме старого капитана. Но успехом никто не мог похвастать.

Он хочет спросить: это ты, Барбара? Почему у нее такое старое морщинистое лицо, почему ее глаза горят ненавистью?

“У всего один конец, разве что у колбасы их два”, — говорит, склонившись над ним, еще один член экипажа, кибернетик Йозеф, про которого геологу доподлинно известно: природа начисто лишила Йозефа чувства юмора, и ни одну шутку он не способен удержать в памяти дольше пяти минут.

“Так, по-твоему, смерть не является логическим продолжением жизни? — удивляется биолог, оказывается, как ни в чем не бывало сидящий на его постели.

“Что с тобой? Грустишь по бессмертию? Не думала я, что ты такой глупец!” — шепчет ему в ухо тонкая фигурка, напоминающая Барбару в те времена, когда он с ней познакомился на университетской вечеринке, и она расхохоталась ему в лицо, когда после недели прогулок с ней он попробовал объясниться.

И, вдобавок ко всему, на столе сама собой поднялась телефонная трубка, закачалась рассерженной коброй, подползла к нему и прохрипела голосом командира корабля:

“Тревога! В скафандр! Пристегнуться!”

И он послушался бы, чтобы убежать куда-нибудь, скрыться от этих, от надвигающейся угрозы, но голос Барбары пригвоздил его к постели:

“Не напрягайся и не бойся. Лежи спокойно, лучше вспомни о чем-нибудь хорошем. Мы и так все погибнем, погибнем, погибнем”, — слабел, растворялся в жестяном эхе ее нежный альт.

Болезнь, завладевшая его телом, превратилась в ослепительный блеск, и это сияние сожгло его собеседников. Он остался один, и никакие мысли не лезли в голову. Вдруг он почувствовал, что ракета стала неудержимо вращаться вокруг своей оси. В первый момент ему показалось, что кто-то из мести засунул его в центрифугу и включил ее на максимальные обороты, чтобы убедиться на опыте, где пределы человеческой выносливости. Нет, сообразил он вскоре, это не центрифуга, он по-прежнему в своей кабине. Он читал некогда о похожем случае во время одной из первых экспедиций на Луну. Банальная поломка в системе стабилизации корабля. Космонавты хватили лиха, прежде чем нашли и исправили повреждение.