Американские боги (пер. А.А.Комаринец) - Neil Gaiman

Он разомкнул губы, чтобы ловить ртом падавшие капли влаги, смочить потрескавшиеся губы и пересохший язык. Дождь промочил веревки, привязывавшие его к дереву. Яркая вспышка молнии ударила Тень по глазам, превратив весь мир вокруг в резко очерченную панораму и остаточное изображение. Затем – грохот, удар и рокот, и когда эхом раскатился гром, дождь припустил с удвоенной силой. К ночи боль несколько утихла; лезвия ножей убрались в ножны. Тень уже не чувствовал холода, или, точнее, он чувствовал только холод, но холод теперь стал частью его самого.

Тень висел на дереве, а вокруг блистали и расчерчивали небо молнии, и раскаты грома слились в единый вездесущий рокот, перемежаемый случайными взрывами и ревом, словно в ночной дали взрывались бомбы. Ветер тянул Тень за собой, пытался сорвать его с дерева, свежевал, проникал до костей; и в душе Тень знал, что вот теперь началась настоящая буря.

И странная радость тогда волной поднялась в Тени, и он рассмеялся, а дождь омывал его обнаженное тело, и молнии сверкали, и гром гремел так громко, что он едва слышал собственный смех.

Он был жив. Он никогда не чувствовал себя так. Никогда.

Если он умрет, думал он, если он умрет прямо сейчас, здесь на дереве, одно это совершенное, безумное мгновение стоит любой смерти.

– Эй! – крикнул он буре. – Эй! Это я! Я здесь!

Он поймал немного воды во впадину между голым плечом и стволом и, вывернув шею, напился дождевой влаги, всасывал ее, хлюпал ею, и пил снова, и смеялся, смеялся от радости и веселья, а вовсе не в безумии, пока смеяться уже не было больше сил, пока он не повис на веревках слишком измученный, чтобы пошевелиться.

У корней дерева на земле дождь промочил простыню, так что она стала местами прозрачной, поднял угол и отогнул его, и Тень сумел разглядеть бледно-восковую мертвую руку Среды и очертания головы. Ему вспомнились Туринская плащаница и мертвая девушка, вскрытая на столе Шакала в Каире, а потом, словно бы наперекор дождю, он почувствовал, что ему тепло и уютно, и кора дерева у него за спиной стала мягкой, и он снова заснул, и если ему что и снилось, на сей раз он этого не запомнил.

К следующему утру боль перестала быть местной, уже не была сосредоточена там, где веревки врезались в плоть или кора царапала кожу. Теперь боль разлилась повсюду.

А еще хотелось есть, голод выворачивал ему пустой желудок. В голове тупо стучало. Временами он воображал себе, будто перестал вдруг дышать, будто сердце у него остановилось. И тогда он задерживал дыхание, пока биение сердца не начинало отдаваться в ушах грохотом океанского прибоя, тогда ему приходилось втягивать в легкие воздух, будто пловцу, выныривающему с глубины.

Ему казалось, что дерево простирается от ада до рая и что он висит на нем вечно. Коричневый сокол описал над ветвями круг, приземлился на сломанный сук возле Тени, потом вспорхнул вновь и полетел на запад.

Буря, утихшая к утру, к вечеру начала собираться вновь. Наползавшие серые тучи тянулись от горизонта до горизонта. Заморосило. Тело в запачканной простыне из мотеля у подножия дерева как будто съежилось, стало крошиться и оседать, словно сахарный тростник, забытый под дождем.

Иногда Тень горел в жару, иногда его обдавало холодом.

Когда вновь грянул гром, он вообразил, что слышит в громовых раскатах и грохоте собственного сердца литавры и барабанный бой – не имело значения, было ли это только в его голове или звук исходил откуда-то извне.

Боль он воспринимал цветами: краснота неоновой вывески бара, зелень глаза светофора в туманную ночь, синева пустого видеоэкрана.

С ветки на плечо Тени спрыгнула белка, вонзив ему в кожу острые коготки.

– Рататоск! – заверещала она, и кончиком носа коснулась его губ. – Рататоск!

Зверек прыгнул обратно на дерево.

Кожа Тени горела от булавочных уколов, ранки покрывали все его тело. Ощущение было нестерпимым.

Вся его жизнь распростерлась перед ним на саване из мотеля: в буквальном смысле раскинулась, словно предметы с дадаистского пикника, сюрреалистическая сцена: он различил озадаченный взгляд матери, американское посольство в Норвегии, глаза Лоры в день их свадьбы…

Он усмехнулся сухими губами.

– Что тут смешного, Щенок? – спросила Лора.

– Наша свадьба. Ты подкупила органиста, чтобы он подменил свадебный марш Мендельсона песенкой из «Скуби-Ду», под нее мы и шли в церковь. Помнишь?

– Конечно, помню, милый. «И я бы тоже сделал это, не будь тут надоедливых детей».

– Я так тебя любил, – сказал Тень.

Он чувствовал прикосновение ее губ к своим, и эти губы были теплыми, живыми и влажными, вовсе не холодными и мертвыми, и поэтому понял: у него снова галлюцинации.

– Тебя ведь тут нет, правда? – спросил он.

– Нет, – ответила она. – Но ты зовешь меня. В последний раз. И я иду к тебе.

Дышать становилось все труднее. Веревки, врезавшиеся в тело, превратились в абстрактную концепцию, как, к примеру, свобода воли или вечность.

– Спи, Щенок, – сказала Лора, и хотя ему подумалось, что он, наверное, слышит собственный голос, он заснул.

Солнце, словно оловянная монета, в свинцовом небе. Медленно-медленно Тень сообразил, что очнулся и что ему холодно. Но та часть его сознания, что поняла это, была далеко от остального тела. Далекие рот и горло болезненно горели, запеклись, уже почти растрескались. Временами он видел, как при свете дня падают с неба звезды, а еще он видел, как к нему летят огромные – размером с фургон доставки – птицы. Ничто его не достигало, ничто его не касалось.

– Рататоск! Рататоск! – В верещании прозвучал упрек. Тяжело, впустив в него острые когти, белка приземлилась к нему на плечо и уставилась ему в лицо. Интересно, это снова галлюцинация? В передних лапках зверек держал половинку скорлупы грецкого ореха, будто чашку из кукольного домика. Животное притиснуло скорлупу к губам Тени. Тень почувствовал воду и непроизвольно втянул ее себе в рот, отпил из крохотной чашечки. Он покатал влагу по языку, по растрескавшимся губам, смочил ею рот, а остаток проглотил – воды было немного.

Белка прыгнула назад на дерево и сбежала вниз по стволу к корням, а потом – через несколько секунд, минут или часов (откуда было знать Тени, сколько прошло времени: все его внутренние часы поломались, и шестеренки, колесики и молоточки попадали вниз в извивающиеся травинки) – белка вернулась с чашечкой-скорлупой, осторожно перебралась на плечо, и Тень выпил принесенную ему воду.

Рот его наполнился железисто-илистым привкусом, вода охладила пересохшее горло. Она утишила его безумие и сняла усталость.

К третьей скорлупе он не испытывал больше жажды.

Тут он начал извиваться, напрягая мускулы, тянул за веревки, бросал тело из стороны в сторону, пытаясь растянуть узлы, освободиться, убраться отсюда. Он застонал.

Узлы были завязаны на славу. Крепкие веревки выдержали его метания, и вскоре он вновь погрузился в измученное забытье.

В бреду Тень слился с деревом. Его корни уходили глубоко в земляной суглинок, в глубины времени, в скрытые сокровенные источники. Он ощущал источник женщины по имени Урд, что означает Прошлое. Она была огромная. Великанша, подземная женщина-гора; воды, что она охраняла, были водами времени. Другие корни уходили в иные миры. Некоторые из них – тайна. Теперь, испытывая жажду, он тянул воду корнями, засасывал ее в ствол-позвоночник.

У него были сотни рук, заканчивавшиеся десятками тысяч пальцев, и все его пальцы тянулись к небу. Груз неба тяжким бременем лежал у него на плечах.

Нельзя сказать, что его муки уменьшились, но боль теперь принадлежала фигуре, висевшей на дереве, а не самому дереву. Тень стал в своем безумии чем-то большим, чем человек на дереве. Он был самим деревом, и ветром, что шумел в ветвях мирового древа, и серым небом, и клубящимися тучами. Он был белка Рататоск, что бегала по стволу от глубинных корней до самых высоких веток; он был сокол с безумным взором, что с высоты сломанного сука обозревал мир вокруг; он был червь в недрах ствола.

Звезды кружили, и сотнями рук он ласкал их блестящие огоньки, сжимал в ладонях, выключал их, и они исчезали…

Мгновение ясности посреди безумия и боли. Тень почувствовал, что всплывает из бреда на поверхность. Он знал, это не надолго. Утреннее солнце ослепило его. Он закрыл глаза, жалея, что не может защитить их ладонью.

Уже недолго осталось. Он и это знал.

Открыв глаза, Тень увидел на дереве подле себя молодого человека.

Кожа у незнакомца была темно-коричневая. Над высоким лбом мелко курчавились темные волосы. Он сидел на суку высоко над головой Тени. Выгнув шею, Тень ясно смог его разглядеть. И человек был безумен. Это Тень определил с первого взгляда.

– Ты голый, – доверительно сообщил ему безумец. – И я тоже голый.

– Это я вижу, – проскрипел Тень.