Скифские саги - Дмитрий Колосов

Судорожно сглотнув застрявший в пересохшем горле комок, Скилл подошел к кусту, под которым лежали прихваченные из дому нехитрые пожитки. Устроившись в жидкой тени, он извлек наполовину пустую флягу из высушенной тыквы, вытащил деревянную затычку и принялся поглощать теплую, неприятную на вкус воду. Сухость во рту прошла, на смену ей появился противный железистый привкус. Поморщившись от отвращения, Скилл сплюнул себе под ноги. Сухая земля моментально, словно губка, впитала слюну. Скиф проследил за этим действом, после чего сплюнул еще раз. Результат оказался в точности тот же. Сплюнув в третий раз, Скилл улегся с таким расчетом, чтобы голова его оказалась в том месте, где тень была наиболее густой, и смежил веки.

С месяц назад, после долгого и полного опасностей пути, он достиг наконец той самой безымянной деревушки, куда некогда забросила его судьба, а вернее — река, берущая начало в Красных горах. Тогда он чудом избежал смерти от зубов дэвов и, будучи сброшен магической силой Аримана в бушующую горную реку, очутился в небольшом селении, где его, умирающего от ран и усталости, приютил крестьянин по имени Ораз. Сей почтенный подданный владыки Парсы был весьма глуп и небогат, имея за душой крохотный домик, кусок сухой земли, сварливую жену да красавицу дочь, пришедшуюся по сердцу Скиллу. Скиф даже подумывал задержаться в гостях у приветливого земледельца, явно узревшего в неожиданно свалившемся на его голову незнакомце недурную партию для своей дочери. Однако неуемный характер, жажда приключений и стечение обстоятельств увлекли Скилла дальше — в долгие странствия по подземному миру, а потом и по Заоблачным горам, где Скилл стал участником великой битвы и свидетелем гибели злого бога Аримана, своего давнего недруга, после чего едва избежал смерти от рук мага Сабанта и его ученика Вюнера.

Однако Скиллу повезло, как везло всегда. Ведь за свою жизнь он попадал в такое бессчетное число передряг, что любой другой на его месте давно бы оставил после себя лишь память да могильный камень, но скиф неизменно выходил из многочисленных переделок если не невредимым, то живым, хотя и порядком помятым. А потом, зализав раны, он опять бросался навстречу новым приключениям. Уж столь благосклонна была судьба к безрассудному сыну северных степей. Уж столь безрассуден был он сам, без колебания вверяя жизнь слепой бабке судьбе.

Но пришел день, и Скилл устал. Такое порой случается, хоть скиф и был уверен, что с ним этого никогда не случится. Но он устал и захотел покоя. И потому вспомнил о безымянной деревушке, где мог обрести этот покой. Оставив Заоблачные горы, Скилл отправился на восток, туда, где его, как скифу хотелось верить, еще не забыли.

Скилла и впрямь не забыли и приняли с возможным радушием. Ораз был беден, и потому серебро, извлеченное из дорожной сумы скифа, пришлось как нельзя кстати. На эти деньги земледелец подремонтировал дом и прикупил большой участок плодородной земли, а на остаток их сыграли свадьбу Скилла и дочери Ораза Келесты, которая, несмотря на многие заманчивые предложения, сделанные далеко не самыми последними женихами, терпеливо ждала приглянувшегося ей чужеземца, давшего обещание вернуться. Правда, Скилл не помнил, чтоб давал подобное обещание, но верность Келесты тешила его самолюбие. Какое-то время новобрачный провел в праздности, отдыхая после долгого путешествия, но вскоре Ораз намекнул, что пора бы браться за дело.

— Пора так пора, — не стал спорить Скилл. Приняв торжественно врученную ему мотыгу, скиф отправился на поле, купленное на его кровные денежки.

Будущее представлялось Скиллу в радужных тонах. Однако очень скоро выяснилось, что труд земледельца далеко не столь легок, а семейная жизнь далеко не столь безоблачна. Вечерами, рассматривая сбитые в кровь руки, Скилл выслушивал упреки Келесты, недовольной… О, чем только она была недовольна! Скилл даже затруднился бы перечислить все жалобы этой женщины, которая еще месяц назад выглядела премиленькой, в меру застенчивой девицей. Ей не нравилось абсолютно все — и как одет Скилл, и как он ест, и как мало уделяет внимания своей дражайшей супруге. Скиф молча проглатывал все обвинения и ложился спать, не забыв, естественно, перед сном уделить толику времени занятию любовью. Утром же все начиналось опять — и непосильная работа под огнедышащим солнцем, и бесконечные поучения Ораза, и чанье тещи, и упреки Келесты. Очень скоро Скилл стал сомневаться в прелести семейной жизни.

И еще… Это «еще» было, пожалуй, самым главным. На днях Скилл взял в руки лук, который по приезде повесил на стену и о котором совершенно забыл. Он выпустил три стрелы в торчащий посередине дерева сук и лишь однажды попал в ствол на несколько пальцев в сторону от цели. Случившееся поразило Скилла, ведь в прежние времена он не просто всадил бы все три стрелы точно в мишень, но при желании мог нанизать их одна на другую. Когда у него было достаточно стрел, Скилл порой баловался подобным образом. А тут он не смог поразить большой, в кулак толщиной, сук! И это было не просто невезением. Ведь левая рука, задававшая направление стреле, предательски подрагивала, пальцы, оттягивавшие тетиву, казались чужими. Поначалу Скилл не придал этому происшествию особого значения, но потом призадумался. Стрельба из лука была именно тем, что он умел делать как никто другой. Да и ничего другого он и делать не умел. Разучившись стрелять из лука, Скилл переставал быть Скиллом. А в мире оставалось еще много набитых золотом сундуков и омерзительных злодеев. Мир был полон приключений, доселе неиспытанных, и тайн, покуда нераскрытых. В мире еще жили сладкий полынный ветер и грозное перешептывание гор. В мире еще было место всаднику на быстром черном коне.

А что же Черный Ветер? Скилл доверил своего друга пастухам, выгуливавшим табуны на сочных предгорных лугах, и редко виделся с ним. И конь, и человек тосковали друг без друга, но держать Черного Ветра в своем новом доме скиф не мог, потому что рачительный Ораз мечтал превратить гордого скакуна в рабочую скотину.

— Потерпи, — говорил Скилл каждый раз, прощаясь со своим любимцем, — глядишь, все образуется.

И конь звонко ржал, обещая терпеть, но вскоре стал ржать много тише, напоминая, что и конскому терпению бывает предел. Как бывает предел и терпению человека.

Скилл открыл глаза и вскочил на ноги. Ну все, достаточно! Скиф еще не знал в точности, как поступит, но одно ему было ясно: жить, как жил он последний месяц, нельзя. С этой мыслью Скилл и направился к своему новому дому, не захватив ни мотыги, ни фляги с водой, ни нехитрого обеда, взятого с собой в поле.