А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.1 - Аркадий и Борис Стругацкие

— Ах, Лешенька,— сказал Михаил Антонович торопливо.— Пустяки. Совершенные пустяки... А вот ты посмотри, какой получается удивительный виток. Из вертикали,— он стал показывать руками,— в плоскость Амальтеи и над самой экзосферой по инерционному эллипсу в точку встречи. И в точке встречи относительная скорость всего четыре метра в секунду. Максимальная перегрузка всего двадцать два процента, а время невесомости всего минут тридцать-сорок. И очень малы расчетные ошибки.

— Ошибки малы, потому что тэта-алгоритм,— сказал Быков. Он хотел сказать штурману приятное: тэта-алгоритм был разработан и впервые применен Михаилом Антоновичем.

Михаил Антонович издал неопределенный звук. Он был приятно смущен. Быков просмотрел программу до конца, несколько раз подряд кивнул и, положив листки, принялся тереть глаза огромными веснушчатыми кулаками.

— Откровенно говоря,— сказал он,— ни черта я не выспался.

— Прими спорамин, Леша,— убеждающе повторил Михаил Антонович.— Вот я принимаю по таблетке через каждые два часа и совсем не хочу спать. И Ваня тоже. Ну зачем так мучиться?

— Не люблю я этой химии,— сказал Быков. Он вскочил и прошелся по рубке,— Слушай, Миша, а что это происходит у меня на корабле?

— А в чем дело, Лешенька? — спросил штурман.

— Опять планетологи,— сказал Быков.

Жилин из-за кожуха фотореактора объяснил:

— Куда-то пропала Варечка.

— Ну? — сказал Быков.— Наконец-то.— Он опять прошелся по рубке.— Дети, престарелые дети.

— Ты уж на них не сердись, Лешенька,— сказал штурман.

— Знаете, товарищи,— Быков опустился в кресло,— самое скверное в рейсе — это пассажиры. А самые скверные пассажиры — это старые друзья. Дай-ка мне, пожалуй, спорамину, Миша.

Михаил Антонович торопливо вытащил из кармана коробочку. Быков следил за ним сонными глазами.

— Дай сразу две таблетки,— попросил он.

 2. Планетологи ищут Варечку, а радиооптик узнает, что такое бегемот

— Он меня выгнал вон,- сказал Дауге, вернувшись в каюту Юрковского.

Юрковский стоял на стуле посередине каюты и ощупывал ладонями мягкий матовый потолок. По полу было рассыпано раздавленное сахарное печенье.

— Значит, она там,— сказал Юрковский.

Он спрыгнул со стула, отряхнул с колен белые крошки и позвал жалобно:

— Варечка, жизнь моя, где ты?

— А ты пробовал неожиданно садиться в кресла? — спросил Дауге.

Он подошел к дивану и столбом повалился на него, вытянув руки по швам.

— Ты убьешь ее! — закричал Юрковский.

— Ее здесь нет,— сообщил Дауге и устроился поудобнее, задрав ноги на спинку дивана.— Такую вот операцию следует произвести над всеми диванами и креслами. Варечка любит устраиваться на мягком.

Юрковский перетащил стул ближе к стене.

— Нет,— сказал он.— В рейсах она любит забираться на стены и потолки. Надо пройти по кораблю и прощупать потолки.

— Господи! — Дауге вздохнул,— И что только не приходит в голову планетологу, одуревшему от безделья! — Он сел, покосился на Юрковского и прошептал зловеще: — Я уверен, это Алексей. Он всегда ненавидел ее.

Юрковский пристально поглядел на Дауге.

— Да,— продолжал Дауге.— Всегда. Ты это знаешь. А за что? Она была такая тихая... такая милая...

— Дурак ты, Григорий,— сказал Юрковский.— Ты паясничаешь, а мне действительно будет очень жалко, если она пропадет.

Он уселся на стул, уперся локтями в колени и положил подбородок на сжатые кулаки. Высокий залысый лоб его собрался в морщины, черные брови трагически надломились.

— Ну-ну,— сказал Дауге.— Куда она пропадет с корабля? Она еще найдется.

— Найдется,— сказал Юрковский,— Ей сейчас есть пора. А сама она никогда не попросит, так и умрет с голоду.

— Так уж и умрет! — усомнился Дауге.

— Она уже двенадцать дней ничего не ела. С самого старта. А ей это страшно вредно.

— Лопать захочет — придет,— уверенно сказал Дауге.— Это свойственно всем формам жизни.

Юрковский покачал головой:

— Нет. Не придет она, Гриша.

Он залез на стул и снова стал сантиметр за сантиметром ощупывать потолок. В дверь постучали. Затем дверь мягко отъехала в сторону, и на пороге остановился маленький черноволосый Шарль Моллар, радиооптик.

— Войдите? — спросил Моллар.

— Вот именно,— сказал Дауге.

Моллар всплеснул руками.

— Mais поп! — воскликнул он, радостно улыбаясь. Он всегда радостно улыбался.— Non «войдите». Я хотел познать: войтить?

— Конечно,— сказал Юрковский со стула.— Конечно, войтить, Шарль. Чего уж тут.

Моллар вошел, задвинул дверь и с любопытством задрал голову.

— Вольдемар,— сказал он, великолепно картавя,— Ви учится ходить по потолку?

— Уи, мадам,— сказал Дауге с ужасным акцентом.— В смысле месье, конечно. Собственно, иль шерш ля Варечка.

— Нет-нет! — вскричал Моллар. Он даже замахал руками.— Только не так. Только по-русску. Я же говорю только по-русску!

Юрковский слез со стула и спросил:

— Шарль, вы не видели мою Варечку?

Моллар погрозил ему пальцем.

— Ви мне все шутите,— сказал он, делая произвольные ударения.— Ви мне двенадцать дней шутите,— Он сел на диван рядом с Дауге,— Что есть Варечка? Я много раз слышолль «Варечка», сегодня ви ее ищете, но я ее не видёлль ни один раз. А? — Он поглядел на Дауге.— Это птичька? Или это кошька? Или... э...

— Бегемот? — сказал Дауге.

— Что есть бегемот? — осведомился Моллар.

— Сэ такая лирондэй,— ответил Дауге,— Ласточка.

— О, l’hirondelle! — воскликнул Моллар,— Бегемот?

— Йес,— сказал Дауге.— Натюрлихь.

— Non, поп! Только по-русску! — Он повернулся к Юрковскому.— Грегуар говорит верно?

— Ерунду порет Грегуар,— сердито проговорил Юрковский.— Чепуху.

Моллар внимательно посмотрел на него.

— Ви расстроены, Володья,— сказал он.— Я могу помочь?

— Да нет, наверное, Шарль. Надо просто искать. Ощупывать все руками, как я...

— Зачем щупать? — удивился Моллар.— Ви скажите, вид у нее какой есть. Я стану искать.

— Ха,— сказал Юрковский,— хотел бы я знать, какой у нее сейчас вид.

Моллар откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза ладонью.

— Je ne comprendre pas,— жалобно сказал он.— Я не понимаю. У нее нет вид? Или я не понимаю по-русску?

— Нет, все правильно, Шарль,— сказал Юрковский,— Вид у нее, конечно, есть. Только разный, понимаете? Когда она на потолке, она как потолок. Когда на диване — как диван...