Особые приметы - Хуан Гойтисоло

— Знаешь, я всегда сама первая готова над собой посмеяться, и, судя по моим поступкам, можно подумать, что я не способна влюбиться всерьез, но, честное слово, Альваро, мне бы не хотелось, чтобы ты уехал с Кубы, так и не заведя романа со мной. Пусть он будет, ну хоть ненадолго и не всерьез, но пусть будет.

— Я же тебе сказал, Сара, я не уезжаю. По крайней мере, до тех пор, пока они не снимут блокаду. Это я решил вчера перед тем, как лег спать. Поступить иначе для меня теперь невозможно.

— Ты думал обо мне, когда это решал?

— О тебе, и о себе, и о Кубе — обо всем. Кроме того, я еще не снял всех решеток, которые нужны мне для коллекции. Надо же когда-нибудь закончить эту работу и сдать альбом, иначе я, наверно, сойду с ума.

— Я тоже, наверно, сойду с ума, — вздохнула Сара. — Из-за тебя.

Они уселись на террасе «Эль Темплете», лицом к порту. Официант, сказал, что в ресторане есть только рыбный суп и жареная султанка. Расставляя приборы, он спросил, что они будут пить.

— Вино найдется?

— Вина нет.

— Пиво?

— Пиво тоже кончилось.

— Принесите мне «куба-либре».

— А что будет пить сеньора?

— Минеральную воду, не газированную.

Сара сняла берет дружинницы и посмотрелась в зеркало. Она вся сияла от счастья.

— Ты обратил внимание? — спросила она, кивая в сторону официанта. — Он думает, мы муж и жена.

— А почему бы ему так не думать?

— То есть?

— Послушай, Сара, когда ты видишь красивое место, тебе непременно надо его сфотографировать, а когда ты гуляешь в парке, тебе непременно надо вырезать наши инициалы на дереве… Неужели ты не можешь любить вещи просто так, не пытаясь ими сразу же завладеть?

Помирились они только на пароходике. Они сидели на корме, разглядывая серые, источенные временем камни крепости. Их окружили вездесущие мальчишки, привлеченные видом «лейки», болтавшейся у него на плече. Они решили, что он русский.

— Нет, не русский, — ответил Альваро.

— Тогда чех.

— И не чех.

— Немец?

— Не угадали.

— Болгарин?

— Он испанец, но я его люблю, — вмешалась Сара. Она посмотрела ему в глаза и обхватила руками за шею. — В ресторане ты мне это сказал назло, да?

— Да, — ответил он (и солгал).

— Я дура, — проговорила она. — Прости меня.

— А туфли на вас кубинские, точно? — допытывался самый маленький.

— Я их привез из Европы.

— Европа — это где? В Штатах?

Пароходик подвалил к пристани. Парень, проверявший при посадке билеты, вышел на нос и набросил чалку на швартовую тумбу.

Пристань Касабланки походила на сцену из какого-то спектакля в момент поднятия занавеса. Справа, привалившись спиной к дощатой стене, сплошь заклеенной революционными плакатами, изображениями богоматери дель Кобре, портретами Кастро и Сьенфуэгоса, сидели на деревянной скамье и сладко храпели, запрокинув голову, два старика, хвативших, видимо, лишку. Между скамьей и стойкой бара помещался музыкальный автомат, из него неслись вопли какого-то певца, исполнявшего «Эль Куини». Левее, у стойки, взобравшись на высокие железные табуреты, расположились в ряд с десяток посетителей бара. Еще подальше, в тщетной надежде подзаработать, скрючился перед роскошным креслом для клиентов чистильщик сапог, негритенок. Слева пристроился настольный футбол, виднелось запертое окошечко билетной кассы; стояла еще одна скамья, пустая, а за ней, в небольшой закусочной, толпились жаждущие поесть. Под двускатной крышей пристани были протянуты гирлянды пестрых флажков.

Два часа они бродили по улицам Касабланки, смотрели на старинные дома времен испанского владычества, заглядывали в уютные дворы и садики. И если вокруг никого не было, долго целовались, припав к какой-либо стене или двери. Иногда к ним приставала стайка ребятишек, они называли Альваро «товарич» и упрашивали снять их для газеты. С автострады Альваро сделал несколько снимков Гаванского порта. В одном из домов он обнаружил хорошо сохранившиеся лестничные перила XVIII века и решил как-нибудь вернуться сюда с камерой «лингоф».

В шесть вечера у Сары в дружине начинались военные занятия, и он отвез ее в такси к месту сбора. Вернувшись в отель, он прилег соснуть, но сон не восстановил его душевного равновесия — наоборот: проснувшись, Альваро лишь сильней ощутил усталость и апатию. Он снова попытался написать письмо Долорес и снова порвал написанное. Сделав над собой усилие, он собрал последние остатки воли и заставил себя нацарапать две фразы: «Я чувствую, что морально превратился в развалину. Не думаю, чтобы мы когда-либо могли быть вместе». Но и этот листок он скомкал и выбросил в окно.

Ему позвонила Лидия, приглашая поужинать вместе. Кисло-сладким голоском она стала его упрекать, что он совсем забыл ее, и сообщила последние слухи в связи с блокадой: близ острова Пинос произошел бой между американскими кораблями и советскими подводными лодками. И еще: в ближайшие часы ожидается массированный бомбовый удар по кубинским аэродромам и аэропортам. Альваро положил трубку оглушенный. Приняв душ и побрившись, он спустился в холл отеля. Почты на его имя по-прежнему не было.

— До которого часа принимают телеграммы? — спросил он.

Дежурный объяснил, что телеграф уже закрыт и откроется лишь завтра, в девять утра.

Гавана жила своей обычной жизнью. Рупоры динамиков продолжали передавать «Пять пунктов» Фиделя, добровольцы Комитетов защиты революции чеканили шаг на перекрестке улицы Линеа и Двадцать пятой. У входа в здание министерства здравоохранения часовой обыскал Альваро. Его друзья из агентства Пренса Латина ничего не знали о распространившихся по городу слухах и показали ему кипу последних сообщений ТАСС, агентств Рейтер и Ассошиэйтед Пресс.

— Ты дал телеграмму домой? — спросил его один из фоторепортеров.

— Нет, — ответил Альваро. — А что?

— Ну как же! Надо было сообщить им, какой траурный марш исполнять на твоих похоронах.

И фоторепортер сам засмеялся своей остроте. Остальные наперебой стали читать некрологи, сочиненные ими друг для друга. Через минуту никто не помнил уже, с чего начался разговор, посыпались шутки, анекдоты. Старик Корда — толстяк, заросший а-ля Хемингуэй — изображал в лицах случай с японским генералом.

— А анекдот про китайца, который ходил гулять на Малекон, слышали? — спросил корреспондент одной из центральноамериканских газет.

Но центральноамериканца подняли на смех: анекдот был с длинной бородой, и Альваро под крики и шум незаметно выскользнул из зала.

Лидия ждала его на втором этаже «Свободной Гаваны». Она была весьма элегантна: синее вечернее платье, на голове — тюрбаноподобное сооружение из шелковой индийской шали. Увидев Альваро, она нервно закурила сигарету «пель-мель».

— Где ты пропадаешь? Вот уже три дня, как ты словно сквозь землю провалился. Похитила, наверное, какая-нибудь бабенка?

— Ты как в воду глядишь.

— Вчера и позавчера я тебе звонила с утра до вечера… Я чуть с ума не сошла от всех этих новостей. Отец требует, чтобы я немедленно возвратилась домой.

К столику подошел официант. Лидия заказала чистого рому. Альваро — дайкири. Официант ответил, что нет лимонов.

— Хорошо, принесите карта бланка с содовой.

— Карта бланка тоже не получится. Если хотите, могу принести аньехо.

— Аньехо так аньехо, давайте.

— Представляешь, какой скандал для моей родни. Дочь Баррьонуэво — на Кубе… В Колумбии сейчас, наверно, только и разговоров, что обо мне.

— Не надо преувеличивать.

— Да нет же, я тебе правду говорю. Наша семья — это, можно сказать, один из социальных столпов Колумбии, да, да. Когда отец увидал фото, где я снята с дружинниками, он чуть на стенку не полез. Говорит, что я навсегда опозорила славное имя наших предков.

Подали ужин, а Лидия все еще тараторила о Баррьонуэво. Она уверяла, что поездка на Кубу — самое большое событие ее жизни.

— Тебе не приходило в голову, что эта революция пронизана дионисийским духом? В Гаване испытываешь настоящий душевный взлет. Вот где чувствуешь, что живешь! При мысли о возвращении в Боготу я просто прихожу в отчаяние…

Альваро флегматично поддакивал и намекнул, что было бы неплохо поехать пить кофе к ней домой.

От усталости резало глаза. Энрике вернул ему «моррис», и, прежде чем свернуть на Президентскую, Альваро проехал через парк, напротив Малекона. При слабом свете уличных фонарей девушки-дружинницы проводили военные занятия. Это были сотрудницы расположенных на Ведадо учреждений и министерств. Он притормозил и высунулся в окошечко, но Сары не увидел.

— Что ты? — спросила Лидия.

— Хотел освежиться.

Они поднялись к ней в квартиру. Лидия захлопотала, готовя какой-то затейливый коктейль; приправой к коктейлю была пластинка с французскими песенками — подарок, присланный ей друзьями из Европы.