Франко. Краткая биография - Габриэлла Эшфорд Ходжес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем больше отдалялся от дел каудильо, тем сильнее нервничали его приспешники, чувство личной ответственности у которых было не слишком развито. Как и сам диктатор, они боялись мести побежденных, ругались и дрались друг с другом за внимание вождя, стремясь любой ценой сохранить свое положение после его смерти. Эти группировки уже больше не подразделялись на четкие франкистские категории (фалангисты, монархисты и католики). Они распадались и формировались в новые группы с завышенными, зачастую взаимоисключающими претензиями на будущее. Технократы-«продолжатели» выступали за постепенный переход к франкистской монархии с Хуаном Карлосом в рамках процветающей экономики и эффективной администрации. «Модернизаторы» вроде Фраги были убеждены, что только радикальные политические реформы могут сдержать растущее социальное недовольство. Консерваторы (известные также как «бункер») выступали за немедленный возврат к франкизму жесткого толка.
Хотя различные фракции в правительстве нередко высказывали полярные точки зрения, постаревший, растерянный Франко был готов согласиться с любым членом кабинета по любому вопросу. Возможно, его сбивало с толку, что министры, в особенности Карреро Бланко, занимали то прогрессивную, то реакционную позицию в зависимости от обсуждаемой проблемы. Так или иначе, но новое правительство считалось в обществе динамичным и современным. Фрага прилагал немало усилий, чтобы создать в прессе более мягкий и тонкий образ каудильо, ему в этом вторили и спичрайтеры. В конце своего радиовыступления 30 декабря 1962 года Франко отошел от привычной для него обличительной манеры. Зачитав вслух анализ испанского «экономического чуда», он признал, что, несмотря на быстрый рост производства, резко обострилась социальная напряженность, стало необходимым обеспечить минимальную зарплату.
Однако скоро стало ясно, что режим не способен преодолеть все более растущий разрыв между требованиями свободы культуры (испанцы впервые увидели на экране женщину в бикини лишь в 1962 году) и требованиями политических репрессий, которые иногда исходили из одного и того же сектора общества. Эти внутренние противоречия были ярко проиллюстрированы, когда какой-то каталонский анархист взял в заложники испанского вице-консула в Милане. Архиепископ Миланский и будущий папа Павел VI, кардинал Джованни Баттиста Монтини обратился к Франко с просьбой вынести террористу милосердный приговор. Тогда возмущенные фалангисты волной прокатились по улицам, потрясая плакатами с полуголыми женщинами и скандируя: «Лоллобриджида — да! Монтини — нет!»
Растущие политические ожидания и социальная неустроенность вызвали очередную вспышку забастовок и волнений, режим ответил на них с характерной для него жестокостью. В конце 1962 года коммунист Хулиан Гримау был арестован, подвергнут пыткам и так жестоко избит, что проводившие допрос мучители решили выбросить его в окно с высокого этажа, дабы скрыть раны и следы пыток. Каким-то чудом он выжил, после чего предстал перед военным трибуналом по обвинению в «военном мятеже» (широко толковавшийся термин, под который подпадал любой, кто во время гражданской войны сражался на стороне республиканцев). Появившись на суде с многочисленными травмами черепа, рук и ног, Хулиан Гримау гордо заявил: «Я был коммунистом, остаюсь коммунистом и умру коммунистом». Он оказался всего лишь одним из сотен членов оппозиции, осужденных военным трибуналом в начале 1963 года.
Хотя в интересах самого режима было проявить великодушие, мстительность Франко затуманила его способность к здравой политической оценке. Ни осуждение мировых лидеров и церковных сановников, ни горячие просьбы Кастиэльи проявить милосердие не тронули его. Телеграмма Никиты Хрущева, в которой утверждалось, что «никакими государственными интересами нельзя оправдать то, что человека судят по законам военного времени через двадцать пять лет после окончания войны», устранила последние сомнения, если они у диктатора еще оставались. Гримау был казнен 20 апреля 1963 года. Это вызвало на Западе волну отвращения к Франко. Однако каудильо был не одинок в своей бессмысленной жестокости. Циничная готовность Фраги представить Гримау как «отвратительного убийцу» и полное отсутствие проявлений гуманности у других членов кабинета показали, до какой степени даже министров-«модернизаторов» сделали бесчувственными годы насилия. С большим трудом правительство наконец признало, что политические дела должны рассматриваться гражданскими судами, а не военными трибуналами, но Франко уже закусил удила. Не прошло и четырех месяцев после казни Гримау, как два анархиста были приговорены к смерти варварским способом — через удушение при помощи гарроты. Все это серьезно подорвало доверие Запада к режиму именно тогда, когда его дальнейшее существование зависело от того, станет ли он частью капиталистического мира.
У Франко было достаточно трудностей и с католической церковью. Модель справедливого мира папы Иоанна XXIII, в которой делался упор на право объединения в организации, свободу вероисповедания и перераспределение материальных ценностей, имела мало общего с франкистской Испанией. Либеральные идеалы Второго Ватиканского Собора серьезно подрывали основную заповедь каудильо, гласящую, что он, который посвятил свою жизнь борьбе с ордами безбожников, является посланцем Бога на земле. Франко то приходил к параноидному убеждению, что коммунисты просочились в церковь, то успокаивал себя мыслью, что решения Собора не направлены против него лично. В ноябре 1965 года, комментируя критику диктаторов, прозвучавшую на Втором Ватиканском Соборе, он беспечно заявил своему кабинету: «Ко мне это не относится, но может вызвать проблемы в некоторых странах Латинской Америки». Испанские священники начинали иметь на сей счет совсем другое мнение.
Несмотря на все более громкую критику, исходившую от значительного числа священников, грандиозные празднества в честь «двадцати пяти лет мира» в 1964 году, организованные Фрагой, были открыты торжественным молебном. В средствах массовой информации превозносился дух эпохи Франко, и завершились торжества показом льстивого фильма о достижениях каудильо, где он изображался великодушным отцом народа, который героически спас Испанию от тирании нацизма и кошмара коммунизма. Привычный к лести, Франко лишь снисходительно заметил, что в фильме «слишком много парадов». Тем не менее он конфиденциально сообщил, что собирается отпраздновать и следующие двадцать пять лет.
Торжества были омрачены волнениями в промышленной Астурии. Алонсо Вега ратовал за суровые меры, но Кастиэлья и Фрага убеждали Франко, что в сложившихся обстоятельствах более приемлема умеренность. И все же большое число шахтеров были уволены, арестованы и отправлены в тюрьмы. С другой стороны, арест одного коммуниста, который оказался сыном министра авиации, вызвал проблеск человечности у каудильо, который, вспомнив «шалости» своего брата Рамона, с грустью заметил, что такое могло случиться и в самых достойных семьях. Он не уволил министра.
То, что постаревший Франко начал смягчаться, отчетливо проявилось в 1964 году, когда
