Москва. Путь к империи - Александр Торопцев

После расправы с Воронцовым они решили заняться «воспитанием» будущего самодержца и воспитывали его в своем духе, разжигая, себе на беду, низменные инстинкты в душе чувствительного князя, пытаясь привязать его к себе. Не получилось. Слишком хороша была память у юного князя, слишком много зла он претерпел от Шуйских и их приверженцев. Иван, не отказываясь от грубых затей, охоты, шумных и уже не детских игрищ, все чаще прислушивался к мнению своих дядей Юрия и Михаила Васильевичей Глинских, людей «мстительных, честолюбивых». Они говорили племяннику о том, что пора ему брать власть в свои руки и самому решать, кого миловать, а кого наказывать.

Слушал их, слушал Иван IV, думку думал, уже не мальчик, но еще не муж, но пока ничего не предпринимал. Вокруг него стали собираться бояре, ненавидевшие Шуйских. Но те, как в свое время Иван Бельский, ничего опасного для себя не замечали. Осенью 1543 года Иван съездил на молитву в Сергиев монастырь, затем охотился, по уже сложившейся традиции, потом были веселые праздники, настало Рождество Христово. Веселым и бесшабашным казался Шуйским Иван IV Васильевич. Никто из них не догадывался в последние месяцы 1543 года, что великий князь уже стал Грозным.

Он созвал бояр в Думу, и вдруг все услышали его твердый, суровый голос, повелительный, жесткий тон. Иван IV в полной тишине сказал, что бояре, пользуясь его малолетством, самовольно властвовали в стране, многих невинных людей убили для собственной выгоды, многих ограбили, восстановили народ против себя и, главное, против центральной власти. Беспрекословный тон, твердость взгляда и мысли, спокойствие и уверенность в сочетании с умеренной, еще не разбушевавшейся страстью могли напугать даже очень непугливого человека. «Повинных в беззакониях много, — продолжил великий князь, — но я накажу только самого виновного — Андрея Шуйского».

Не успели Шуйские отреагировать на эти слова, как к их лидеру подбежали вооруженные люди. Отдать его, свирепого, на растерзание псам повелел великий князь, и приказ его был исполнен мгновенно. Не известно, что за псы терзали князя Андрея Шуйского. В те неспокойные века в Западной Европе, натравливая псов на людей, тренировали их. В войсках конкистадоров, ринувшихся в Америку, «служили» псы-мастифы. По приказу хозяина они набрасывались на местных жителей, никогда собак не видевших, подпрыгивали, огромные, вгрызались зубами в беззащитные животы индейцев, вспарывали людскую нежную плоть и, сочно рыча, пожирали несчастных под дикий нечеловеческий крик. Какие собаки пожирали Андрея Шуйского, летописцы и историки не уточняют, но приговоренному князю от этого было не легче. Тяжелая это смерть, собачья.

Однако первый жестокий приговор никого ничему не научил. То ли не знали олигархи известное еще в V веке до нашей эры во многих странах древнего мира правило: в период нестабильности, смуты не лезь наверх, не высовывайся, живи тихо-тихо; то ли не догадывались, что смута на Руси уже родилась и что породило ее боярское правление, то ли не было у олигархов никакой возможности затаиться, жить в безвестности, жить ради того, чтобы жить; то ли по каким-то иным причинам, но практически никто из бояр не согласился добровольно отказаться от борьбы за власть, от борьбы за влияние на юного самодержца. А тот, ничего не выдумывая, не изобретая, действовал методами и средствами, предложенными ему сначала матушкой Еленой Глинской, затем Боярской думой. Он лишь использовал эти методы и средства все жестче и жестче и все в больших масштабах.

Афанасия Бутурлина, например, через несколько месяцев после того, как Андрея Шуйского сожрали собаки, обвинили в том, что он нелицеприятно отозвался об Иване IV. Великий князь, узнав об этом, приказал отрезать болтуну язык. Через некоторое время в опале оказался Федор Семенович Воронцов в компании с… Кубенским, Петром Шуйским-Горбатым, Дмитрием Палецким. Митрополит на этот раз отстоял бояр, их отпустили, но ненадолго. Вскоре у великого князя на охоте произошла стычка с новгородскими пищальниками, направлявшимися в Москву с какой-то жалобой. Василий Захаров, ближний дьяк, и князья Глинские, узнав об этом, заявили Ивану IV о том, что пищальники шли в столицу по приказу заговорщиков Ивана Кубенского, Федора и Василия Воронцовых. Юный самодержец охотно поверил в самою версию мятежа, не стал расследовать дело, приказал отрубить «виновным» головы.

Князья и бояре, вошедшие в милость великого князя, даже не догадывались о том, что жизнь его только начинается, а Иван IV, не давая им повода для грусти, ездил по разным областям своей державы, чтобы видеть славные их монастыри и забавляться звериной ловлею в диких лесах; не для наблюдения за делами государственными, не для защиты людей от притеснения корыстолюбивых наместников. «Так он был с братьями Юрием Васильевичем и Владимиром Андреевичем во Владимире, Можайске, Волоке, Ржеве, Твери, Новгороде, Пскове, где, окруженный сонмом бояр и чиновников, не видал печалей народа и в шуме забав не слыхал стенаний бедности; скакал на борзых ишаках и оставлял за собой слезы, жалобы, новую бедность: ибо сии путешествия государевы, не принося ни малейшей пользы государству, стоили денег народу: двор требовал угощения и даров. — Одним словом, Россия еще не видела отца-монарха на престоле, утешаясь только надеждою, что лета и зрелый ум откроют Ивану святое искусство царствовать для блага людей»[161].

К данным высказываниям Н. М. Карамзина можно добавить лишь то, что описанные им два года жизни юного самодержца, любителя ездить по стране и охотиться на дикого зверя, были самыми спокойными, да и самыми счастливыми в его жизни и в жизни Московского государства.

Иван-завоеватель

К семнадцати годам нагулялся великий князь Иван IV Васильевич, наохотился, вдоволь напутешествовался, окреп физически, возмужал. Однажды он долго о чем-то беседовал с митрополитом Макарием — порадовал священнослужителя, а через три дня назначил сбор всех князей, бояр и воевод во дворце. Юный князь, удивляя собравшихся серьезным видом и благочинной речью, сказал, что хочет жениться, причем на соотечественнице. «Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, — говорил Иван IV, обращаясь к митрополиту, — могу не сойтись с иноземкой: будет ли тогда супружество счастием? Желаю найти невесту в России по воле Божией и твоему благословению»[162]. Макарий благословил намерение венценосного юноши.

Эта умилительная сцена до глубины души растрогала бояр. Они плакали. Седовласые мужи и юные, враги и друзья, опальные (князь велел прибыть во дворец всем) и те, которых успел приблизить к себе Иван IV, — плакали все, и никто не догадывался, что оплакивают они страну Рюриковичей — целую эпоху в жизни Восточной Европы. И это хорошо, что они ни о чем не догадывались.

Иван IV не торопил их, как хороший артист, чувствующий вибрирующую энергию зала, подождал, сам невольно растроганный слезами бояр, и, не теряя строгости в голосе, гордо произнес, что хочет он перед свадьбой венчаться на царство, и приказал митрополиту и боярам как следует подготовиться к сему знаменательному событию не только в своей личной судьбе, но и в жизни всей державы.

Обряд венчания на царство — впервые на Руси — состоялся 16 января 1547 года. А через месяц, 13 февраля в храме Богоматери митрополит Макарий венчал Ивана IV и Анастасию Романовну Захарьину.

Знамя Ивана Грозного

Она была дочерью Романа Юрьевича, окольничего; воспитывалась, как и царь, без отца, отличалась кротким нравом и щедрой душой. Свадьба продолжалась несколько дней. Во дворце, в Кремле, в Москве гулял народ и радовался.

Молодожены однажды утром покинули дворец и пешком отправились в Троицкую лавру, где провели в ежедневных молитвах первую неделю Великого поста, первую неделю своей совместной жизни, самую мирную неделю, самую спокойную.

Идиллическое начало супружеской жизни и царствования Ивана IV кануло в Лету, как только супруги вернулись в Москву, где управляли в то время бояре Глинские. Они уже расставили по городам своих наместников, которые грабили народ и издевались над людьми хуже иноземцев. Весной не выдержали надругательств и поборов граждане Пскова, отправили к царю семьдесят послов. Иван IV встретил их по случаю в селе Острове. Люди добрые не успели рта раскрыть, рассказать юному царю-батюшке о злодеяниях царского наместника, как Иван IV неожиданно быстро рассвирепел, закричал на них, затопал ногами, начал рвать их седые бороды. Люди молча сносили гнев буйного юноши, мечтая лишь о том, как бы добраться до родных очагов и успокоиться, забыться. Царь, однако, совсем озлился. В его резких движениях, в истошном крике, в других выходках — он лил горячее вино на несчастных и злорадно при этом улыбался — было что-то… не свойственное Рюриковичам, была разнузданная дерзость, не оправдываемая ничем. Даже молодостью.