Александр I - Анри Труайя

В феврале 1816 года Карамзин, официальный придворный историограф, приезжает в Петербург, чтобы представить царю восемь томов своей «Истории государства Российского». Несмотря на неоднократные просьбы, он не может добиться аудиенции. После десяти недель тщетного ожидания ему передают слова Аракчеева: «Карамзин, видно, не хочет моего знакомства». Историк понимает: на аудиенцию у государя нужно позволение сторожевого пса, охраняющего вход. Он наносит визит Аракчееву. Тот заявляет ему: «Учителем моим был дьячок: мудрено ли, что я мало знаю? Мое дело исполнять волю государеву. Если бы я был моложе, то стал бы у вас учиться: теперь уже поздно». На следующий день государь принимает Карамзина, жалует ему на печатание его труда 60 тысяч рублей, а также чин статского советника и орден Св. Андрея Первозванного. Сам Сперанский, друг юности царя, теперь генерал-губернатор Сибири, стал членом Государственного совета после того, как униженно выпросил протекцию у своего давнего врага.

Когда граф Разумовский вышел в отставку, Министерство народного просвещения, которое он возглавлял, было объединено с Министерством Духовных дел и вверено князю Голицыну. Это слияние произведено, «дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения». Библия становится единственным источником знания. «Соединение двух Министерств последовало с тем намерением, чтобы мирское просвещение сделать христианским, – пишет Карамзин своему другу И. И. Дмитриеву. – Немудрено, если в наше время умножится число лицемеров».

Но самая главная идея, выдвинутая Александром и рьяно проводившаяся в жизнь Аракчеевым, – это идея военных поселений. По прочтении статьи французского генерала Сервана де Гербея «Пограничные войска государства» у Александра словно бы открылись глаза. Суть дела, как он понял, была в том, чтобы, с одной стороны, в мирное время не отрывать солдата от семьи, с другой – соединить службу солдата с работой мужика, обязанного нести военную службу. Земледелец, наделенный клочком земли в 15 гектаров, будет обеспечивать солдата и его семью хлебом, а его лошадь – фуражом. Таким образом, крестьяне станут солдатами, оставаясь хлебопашцами, а солдаты разделят с крестьянами полевые работы. Все – и крестьяне, и солдаты, будут носить одинаковую форму и жить по одним и тем же правилам армейской дисциплины. Эта часть населения будет сама себя кормить и сократит, таким образом, расходы на содержание армии.

Первый опыт предпринят в 1810 году в Могилевской губернии, но война его приостановила. В 1815 году царь возвращается к этому плану и поручает его исполнение Аракчееву. С 1816 года военные поселения устраиваются в Новгородской губернии, где находится имение Аракчеева, а также в Могилевской, Херсонской, Екатеринославской, Слободско-Украинской губерниях. Вскоре поселена уже треть армии. Происходит это просто: полк приводят в уезд на поселение, и автоматически все крестьяне этого уезда делаются солдатами. Разделенные на роты, батальоны, эскадроны, они образуют резерв той войсковой части, которая обосновалась на их земле. Бок о бок со своими новыми товарищами по оружию они работают на полях, а в оставшееся время подвергаются муштре. Специалист по нивелировке и надзору за досугом, Аракчеев разрушает грязные, но живописные деревни, заменяет бревенчатые избы симметрично расположенными домами, а также сбривает бороды у мужиков. Их новую роль в них вбивают палками. Одетые в одинаковые мундиры, они пашут и косят под барабанную дробь. Браки устраиваются военным начальством, а выбор жениха и невесты производится по жребию. Чувства значения не имеют, зато брачная жизнь обязательна. Не остается ни вдов, ни старых дев, а женщины, рожающие недостаточно часто, подвергаются штрафу. Мальчики с шестилетнего возраста зачисляются в кантонисты и таким образом навсегда утрачивают свободу. Аракчеев заказывает для них мундиры на три разных возраста. «Когда они окончены будут, – пишет он императору 25 мая 1817 года, – то раздам во все деревни и прикажу всем детям быть одетыми в один день, с приказанием, дабы они никогда другого платья не носили, окроме мундиров, употребляя оные и во всех работах». За письмом следуют инструкции, и он лично отправляется на место и любуется этой армией в миниатюре. «Только несколько старух плакали», – сообщает он царю.

В совершенно одинаковых домах, выкрашенных голубой и розовой краской, с одинаковым цоколем из кирпича, с одинаковыми межевыми столбами, окруженными одинаковыми невысокими живыми изгородями из жидких берез, живут одетые в одинаковое обмундирование семьи. Комнаты опрятны. Вещи, список которых, заключенный в рамку, вывешен на стене, расставлены в строгом порядке, и инспекторы в назначенный день проверяют их состояние. Уборка дворов, мытье полов, уход за скотом, растопка печей, выкармливание детей, чистка медных пуговиц – все мелочи повседневной жизни предусмотрены и регламентированы соответствующей статьей распорядка. При малейшем его нарушении – наказание розгами. Все это нравится Александру. Он мечтает увидеть всю Россию превращенной в гигантское военное поселение, когда каждый человек имеет в обществе свое раз и навсегда определенное место, свои обязанности, определенный мундир и не имеет никаких собственных мыслей.

Но если военные поселения восхищают императора, они ненавистны тем, кто вынужден в них жить. Крестьяне, привыкшие к грязи, ленивые, свыкшиеся со своим рабством, с трудом приспосабливаются к новым жилищам, новой одежде и новым хозяевам. Повиновение военной власти для них тяжелее, чем повиновение власти гражданской. Их традиционный быт, их личная жизнь насильственно уничтожаются на этой каторге буквального исполнения. Мужики протестуют, умоляют, бегут, прячутся в лесах, шлют посланцев к вдовствующей императрице, к великому князю Константину. При проезде великого князя Николая несколько сот этих несчастных выходят из лесу, где прятались, останавливают его, плачут и просят заступничества. Четверо женщин, насильно выданных замуж, бросаются к ногам Александра и молят о милости. Ответ Александра категоричен: «Военные поселения будут, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чугуева». А саксонскому министру он заявляет: «Я справлялся с куда более трудными делами и желаю, чтобы мне и в этом повиновались».

24 августа 1819 года Аракчеев шлет царю донесение о возмущении, вспыхнувшем в Чугуевском военном поселении. Бунт принял такие размеры, что военный трибунал вынес 275 смертных приговор. Аракчеев хвалится, что, призвав «на помощь всемогущего Бога», «как христианин» смягчил это наказание: просвещенный Господом, он приказал вместо расстрела наказать «шпицрутеном каждого через тысячу человек по двенадцать раз». На деле эта кара означала даже для самых крепких из осужденных смерть в ужасных мучениях. Для начала Аракчеев великодушно ограничивается наказанием сорока зачинщиков. Некоторые из их сообщников, раскаявшись, просят помилования, и Аракчеев, «принеся в душе благодарность Всевышнему» за то, что сумел их образумить, обещает выхлопотать монаршую милость. «Происшествия, здесь бывшие, – пишет он царю, – меня очень расстроили; я не скрываю от Вас, что несколько преступников, самых злых, после наказания, законами определенного, умерли, и я от всего онаго начинаю очень уставать». При чтении этого письма кроткий ангел Александр кипит от гнева против смутьянов. Ему нестерпима мысль, что неграмотные мужики, босяки осмеливаются противиться его повелениям. Он сочувствует в этом деле не жертвам, а другу Аракчееву, который так расстраивается, наказывая их. «С одной стороны, – пишет он Аракчееву, – мог я в надлежащей силе ценить все, что твоя чувствительная душа должна была претерпеть в тех обстоятельствах, в которых ты находился. С другой, умею я также ценить и благоразумие, с коим ты действовал в сих важных происшествиях. Благодарю тебя искренно, от чистого сердца за все твои труды». Не только он не обмолвился о милости раскаявшимся бунтовщикам, но еще требовал, тяжко вздыхая, продолжить наказание. «Происшествие, конечно, прискорбное, – заключает он, – но уже когда, по несчастью, случилось оное, то не оставалось другого средства из онаго выйти, как дав действовать силе и строгости законов». Наказание виновных продолжилось и, по сообщению французского поверенного в делах Мальвирада, 160 человек умерли под шпицрутенами. Кроме того, 26 женщин были наказаны розгами и сосланы в Оренбург, 60 офицеров подвергнуты дисциплинарным мерам.